– Погоди, как это – у вас в доме жил? – не поняла Марина, внимательно глядя на своего любовника.

– Да вот так – твои бараны, видимо, не доперли в голову-то шмальнуть, чтоб уж наверняка, вот он и выбрался, полз, полз – ну и выполз аккурат к нашему участку, прямо за сауной и нашли его пацаны. Видно, твоим лень было тащить их куда-то подальше, вывезли на пустырь за поселком и там шлепнули.

– Го-о-споди-и! – простонала она, откидываясь на спинку сиденья. – Уроды! Все и всегда нужно делать самой, только самой, никому не поручая! Строгач знал, кто он?

– Нет. Он только рассказал, что работал у Мастифа в доме, больше ничего. И Серега решил, что за ним просто есть какой-то косяк, за который его Мастиф и приговорил. А потом вышла нужда у Сереги сдать кого-нибудь Корнееву, чтобы план выполнить. А своих-то жалко, вот и упрятал он Доктора на зону, тот и не рыпнулся, потому что пригрозил ему Серега, что сдаст тебе. Мастифа-то уже в то время в живых не было. Вот так. – Хохол выбросил очередной окурок в окно и притянул Марину к себе: – Ты не бойся ничего, котенок, я с тобой рядом, а раз так – то и не случится никакой ерунды.

– Женя, я не этого боюсь, – призналась она, прижимаясь к его груди под распахнутой курткой. – Ты знаешь, что такое гипноз? Так вот то, что происходит со мной при появлении Нисевича, еще хуже. Я перестаю соображать, перестаю быть собой… Мне невыносимо страшно, этот страх вяжет меня по рукам и ногам, и я уже не та Коваль, которую все видят, а безвольная кукла, с которой можно сделать все, что угодно. Это сводит меня с ума, Женя, я боюсь, ты представить себе не можешь, как мне сейчас страшно. Но я не могу не ехать, потому что только мне Денис скажет, кого видел в ту ночь во дворе дачи Ромашина.

– Все, все, мой котенок, перестань, – Женька поцеловал ее, погладил по голове. – А хочешь – я его потом грохну? – зашептал он ей на ухо. – Я ведь не лох, я все чисто отработаю, да так, чтобы он сам меня просил о смерти за то, что сделал с тобой. Котенок, позволь мне, иначе я сам.

– Посмотрим, – неопределенно ответила Марина, хотя на самом деле ей больше всего на свете сейчас хотелось, чтобы Нисевич был УЖЕ мертв. Тогда не пришлось бы с ним общаться, видеть его, говорить с ним.

«Хаммер» остановился прямо напротив дачи Ромашина, возле неприметного ветхого домика, спрятавшегося в глубине заброшенного яблоневого сада за старыми деревьями. Коваль в прошлые визиты сюда даже не обращала на него внимания, а зря, оказывается. Пацаны из второго джипа вошли во двор, осмотрели все, и Данила крикнул Севе:

– Можно, Сева, чисто все.

Сева пошел вперед, за ним Марина, а потом уж Хохол, незаметно для хозяйки переместивший «макаров» из кобуры в карман. Скрипнула просевшая дверь, по обеим сторонам от которой сразу оказались Данила и Аскер с оружием наготове, но Хохол негромко велел:

– Всем стволы убрать – там один инвалид, если что, я сам успею.

Марину подкидывало, как с перепоя, перед глазами все плыло, но она старалась не поддаться панике, боролась, как могла – нельзя дать понять пацанам, что есть что-то, способное напугать Наковальню. В сенях было темно и сыро, из комнаты доносился надсадный кашель, и Марина остановилась, велев Севе и Хохлу остаться, но упертый Женька отказался наотрез:

– Я не пущу тебя одну. Сева, иди отсюда: клиент – туберкулезник.

– А вы как же? – нерешительно остановился Сева, но Марина показала ему две плотные маски, прихваченные в аптеке:

– Не переживай, мы ж профессионалы. Иди к пацанам, я ведь не одна – с Женькой.

Охранник ушел, а они с Хохлом двинулись дальше, в комнату.

Денис сидел у окна на стуле, курил, отрешенно глядя на улицу, равнодушно повернул голову на звук шагов, но, увидев Марину, дернулся и едва не упал:

– Ты?! Как ты нашла меня?!

Коваль ни за что не узнала бы Нисевича – до того он изменился за эти без малого десять лет. Его некогда красивое лицо теперь напоминало череп, обтянутый кожей, черные глаза потускнели и ввалились, он очень сильно похудел, что и неудивительно при его заболевании.

– Дурацкий вопрос, – стараясь вести себя спокойно, ответила она. – Я тебя не искала, насколько ты понимаешь. Но, раз так сложилось, давай быстро покончим с делами, и я уеду.

– Не держи маску в руках, Коваль, надень ее – ведь знаешь, наверное, что со мной, – снова закашлявшись, попросил он. – А ты совсем не изменилась, Маринка, все такая же красотка, как была, – продолжил Денис, разглядывая бывшую любовницу внимательно и пристально. – Только волосы… раньше они не такие были, зачем покрасила?

– Мы о моей внешности будем говорить? – Она осторожно присела на край стоявшего рядом с дверью стула, и Хохол моментально оказался сзади. – Скажи мне все, что знаешь о той ночи, Дэн, и мы с тобой больше не увидимся. – Коваль вынула из кармана пачку сигарет, закурила.

– А с чего ты взяла, что я не хочу тебя видеть? И разве ты сама не рада меня видеть? – усмехнулся Нисевич, потянувшись за новой сигаретой.

– Ты прекрасно знаешь, что я была бы рада видеть тебя мертвым.

– Крутая стала, – оценил Денис, закурив. – Ты бы не курила, красотуля, – насмешливо посоветовал он. – Табачный дым не защищает. А лучше пойдем во двор, на воздухе вообще риск минимальный.

– Нет, – отрезала она, прекрасно понимая, что не может позволить ему распоряжаться собой даже в мелочах. – Мы будем разговаривать здесь.

– Ну, смотри, моя совесть чиста, я предупредил тебя. Что, Хохол, а ты помнишь меня? – обратился он к Женьке. – Помнишь, как я пулю у тебя из плеча вынимал?

– Дальше что? – прищурился Хохол, переместив руку со спинки стула на плечо Коваль.

– Ничего, так, к слову. Теперь, значит, саму Марину Викторовну охраняешь? Молодец, высоко залез. А знаешь, кто для меня твоя хозяйка? Эта стерва мне всю жизнь испоганила, с самой юности, как змея, возле меня была, все сердце изжалила.

– А ты? – по-прежнему спокойно спросила Коваль. – Ты что сделал с моей жизнью, Дэн? Со мной?

– Тебя что-то не устраивает в твоей жизни, моя дорогая? Ты, насколько я вижу, в шоколаде, упакована по полной программе, живешь в свое удовольствие. Мужиков меняешь, и муж у тебя очень непростой был, и любовники тоже сплошь видные люди. Так что грех тебе жаловаться, Маринка. Это я в дерьме по уши – отсидел ни за что, туберкулез подхватил, недолго осталось землю топтать. Знаешь, что это такое – когда тебя, здорового, суют в камеру к туберкулезникам? Когда кругом все кусками легких харкают и нет возможности скрыться? – Денис закашлялся, отвернувшись к окну, а Хохол повернул Марину лицом к себе, прижал к куртке. – Правильно, Хохол, ты береги ее – дорогая игрушка-то. И ведь вот что интересно – это я научил ее всему, что она умеет в постели, только я, с малых лет приучал, делал из нее то, что мне было нужно. Прикинь, как мне было здорово сознавать, что вот эта офигенно красивая девка, такая гордая, стервозная, в любой момент будет делать то, что захочу я, и в голову не придет ей сказать мне «нет». И так было много лет, ты помнишь это, Коваль? А я вот помню, каждый твой жест помню, взгляд, позу каждую, да вообще все. О, черт, Хохол, ты не видел, как это красиво – черные чулки, связанные руки, распущенные волосы… губы чуть приоткрытые и влажные… – Нисевич прикрыл глаза, словно воскрешая в памяти моменты их близости. – Это непередаваемо. И глаза… взгляд – смесь ненависти и покорности… Ты и сейчас такая, как была? Можешь не отвечать, я видел тебя с этим ментом – о, я потом три ночи не спал, все представлял тебя, Коваль…