— Твою мать! Ты из какого зоопарка сбежал? Глянь на себя — чумарик шибанутый! Ты ж, козел лохмоногий, всех переселенцев до обморока доведешь. Посмотри, у тебя этот самый черт через уши просрался, человечьим матом кроет и колотится в судорогах. Дай его сюда, бесстыжий!

Ну, я и передал нечистого менту с рук в руки, а сам платком срамное прикрыл. Ну что делать оставалось? Степаныч подтащил нечистого к колодцу, вылил на него ведро воды и из черта бомж Андрюха получился.

Семен меня расспросил, как я его устерег и на чем попутал? Приставал ли он ко мне? Была при нем дубинка иль еще какое-нибудь оружие. Когда все рассказал Костину, он бомжа назвал придурком, впихнул его в сарай и на замок закрыл. А мне велел домой идти огородами. Чтоб людей не переполохать насмерть. Обещал сам с бомжом разобраться по всей строгости. И не рассказывать никому, как я у себя нечистую силу в огороде словил. Сказал, что это есть следственная тайна. И добавил:

— Не то повадятся поселенцы в таком виде на чертей охотиться, ни одного человека в деревне не останется! Либо со страху, либо со смеху все передохнут. Ну, да я не гордый. Зажал он мой орден. Себе хочет присвоить моего шайтана. Так я хоть вам, своим, рассказал, как оно все на самом деле было!

Уже ближе к вечеру отпустил участковый бомжа Андрея из сарая, велел идти домой и больше не промышлять витамины на огородах переселенцев. Ни у кого!

— В этот раз повезло — легким испугом отделался. Вдругорядь — башку свернут с резьбы и в задницу вместо свистка вставят. Или еще чего похлеще отчубучат, коль «утренняя гимнастика» проснется не ко времени.

Что и говорить, бежал Андрей домой, к своим, как побитый барбос. То и дело оглядывался, не гонится ли за ним Рахит в порванной юбке и с лифчиком на животе? Всякое видывал мужик, но такого даже по бухой — не доводилось…

Степаныч сразу понял, что Андрей не тот, кого он ищет. И все ж расспросил бомжа по всей строгости, как полагалось. Бомж, узнав, в чем его заподозрили, готов был выложить разом все, что ел еще год назад. Он клялся своею требухой, будто впервой влез в огород к переселенцу, а до того ни у кого не воровал. Весь вымазался в слезах и соплях.

Божился, что никогда не приставал к переселенкам, мол, бабы давно не интересуют его. А дубинку не брал в руки даже по пьянке. И если решился пожрать в огороде Рахита, то дождался бы пока Фариза смоется. Убивать иль бить бабу не в его натуре! Даже когда родную жену застал с хахалем, пальцем ее не тронул. Ушел молча, насовсем. С тех пор на бабье не оглядывается. Оно хуже сучьей своры в течке. А всех не перебьешь. Без огорода Рахита обещал обходиться. Тем более, что на дачных участках за городом выбор витаминов куда богаче, а риска попасть в руки хозяев — гораздо меньше.

Участковый знал, что теперь не только Андрей, но и другие бомжи не полезут в огороды переселенцев. А значит, недели две в Березняках будет тихо и можно сходить в ближайший выходной в лес или на рыбалку, отдохнуть вечером у костра, в палатке, пригласить с собою Георгия Казанцева. Вместе с ним подумать над делом. Может, согласится человек помочь Рогачеву? А коли нет, послушать его у костра. Посидеть рядом молча. Как давно мечтал о том, да все не складывалось. Зато теперь ничто и никто не должен помешать. Ведь о себе тоже надо хоть изредка подумать. Забыть ненадолго, что работаешь участковым, найти в себе обычного человека, пожалеть его, посочувствовать.

Словно подслушав мысли Костина, все мужики-переселенцы с самого утра уходили кто на покосы, кто в лес — заготавливать дрова на зиму. В семи дворах появились коровы. Мужики поневоле взялись за косы. С ними и Рахит. Он тоже привел в сарай большую рыжую корову. Вымя у нее едва не по земле волочилось. А зад был такой, что за ним все жители деревни могли бы спрятаться.

Конечно, не молодая скотина. Восьмой отел ей предстоял. Зато и недорого заплатили. А если телка появится, она и станет кормилицей. Так-то и порешили, чтоб долго деньги не копить. Вокруг этой коровы вся семья носилась. Ее каждый день мыли и чистили до блеска. Не только провожали и встречали, но и навещали на лугу.

Рахит теперь считался крепким хозяином. В его дворе копошились куры. За домом — в саду, стояли пять ульев. Возле сарая — дровяные поленницы под самую крышу. Дом перестал кособочиться. Выпрямился, будто избавился от назойливого радикулита. Крыша перестала протекать. Помогли мужики — покрыли ее новым рубероидом. И сразу в доме стало сухо и тепло.

Из окон часто слышался смех. Ожила, отогрелась семья. Привыкла душой к новому месту. Вон и Фариза целыми днями варенье на зиму варит. Из ягод и яблок, посаженных прежними хозяевами. Забыла женщина о том страшном дне и своем долгом страхе. Время стерло злую память. Беззаботно и весело катаются на качелях дети. Им легко и хорошо на новом месте.

И только участковый не знает покоя. Всякую ночь обходит деревню, слушает, смотрит, сторожит тишину. Она ему — награда…

Семен Степанович встал в это утро раньше обычного. Над деревней еще висел густой туман и солнце не успело прорваться сквозь мглу. Лишь беспокойные петухи хриплыми спросонья голосами будили хозяев, напоминая им, что новое утро уже на пороге.

Костин взял заготовленную с вечера сумку с едой, пару удочек, несколько пачек сигарет и тихо вышел из дома. За деревней, там, где тропинка ныряла в густой подлесок, его уже ожидал Жора. Казанцев, увидев участкового, встал с пенька, шагнул навстречу.

Семен Степанович вздрогнул:

— Я ж тебя за дремлющего лешака принял!

— Спасибо, что не за кикимору! А я тебя издалека услышал. Ты ж, Семка, столько лет проработал в милиции, а ходишь как грузчик. Никакой осторожности, легкости. Посмотри на себя. Живот впереди тебя на два квартала. Ноги, как загнанный мерин, не переставляешь — тащишь волоком. А ты насколько моложе меня! Эх, Степаныч! Забыл, когда стригся и брился! Скоро тебя деревенские козлы за своего примут, в стадо позовут, — подтрунивал бомж.

— Я зарос, ты завшивел! Весь исчесался, как барбос. Того и гляди, повалишься средь дороги в пыль, начнешь ногами уши чесать.

— Не вши тому виной. Аллергия. Вчера мужики разжились денатуратом в городе. До утра пили. А я его запах не переношу. Всю ночь рвало. Сыпь по всему телу пошла. Облаял их поголовно, паскудников, сказал, что в лес пойду лечиться от их вони. А зуд и впрямь допекает, — вздохнул бомж.

— Сейчас на речку придем, смоешь всю аллергию с себя, поедим, попьем чайку у костра, поговорим по душам, — Костин свернул на едва приметную тропинку.

— Не сюда! Пошли подальше от деревни. Этой дорогой наши бомжи к фермеру на работу ходят. А я не хочу, чтоб они нас с тобой вместе увидели. Рановато. Да и разговор к тебе имею. Не стоит посторонним это знать.

— Тогда давай за излучину. Но это километров пять. Осилишь или нет?

— Дойду, не беспокойся! — И пошел вперед. Они

шли гуськом, молча, пока не оказались на небольшой полянке у самой реки. Вокруг деревья сплошной стеной и тишина такая, что от нее в ушах звенело.