Они занялись сексом во второй раз, что Казанова описывает как «лечение действием в четверть часа», а затем, вскоре, еще раз.

Как и предыдущие сеансы «лечения», обращение к алхимии так же оказалось не способным произвести аборт, и Джустиниана поняла, что скоро ей потребуется скрывать от жениха и от общества не только беременность, но факт деторождения. Казанова, в свое оправдание (остается непонятным, верил ли он сам когда-либо в действенность aroph), пишет, что получил от Джустинианы после нескольких ночей секса «обещание больше не думать о самоубийстве» и решение положиться на его помощь. Как видно из ее писем и действий, а также из его мемуаров, так и случилось. Казанова помог ей бежать от ее семьи, жениха, любовника в Венеции и от парижского общества. Как писала Андреа Меммо одна светская львица: «Я не помню, чтобы о чем-то еще так много говорили».

Казанова пошел к графине дю Рюмен, подруге маркизы д’Юрфе и тоже каббалистке, у него были основания полагать, что та знает об укромном монастыре, где знатные дамы могут укрыться на время родов, и он оказался прав. Графиня порекомендовала ему монастырь в Конфлане, и четвертого апреля 1759 года Джустиниана исчезла.

Ее семья сразу же заподозрила Казанову, и спустя несколько дней ее мать и венецианский посол, Эриццо, выпустили бумагу, угрожавшую ему обвинением в похищении человека. Одна из монахинь монастыря в Конфлане тайно передала семье Джустинианы письма от нее, чтобы те могли убедиться в том, что девушка в безопасности и вынуждена была скрыться из-за страха за собственную жизнь и опасаясь врагов, которых нажила себе, став невестой сборщика налогов. В письмах к Казанове она благодарит Джакомо, говорит об окружающем ее комфорте и просит книжки. Ее просьбу о книгах он оставил без внимания, поскольку в то время его больше заботило ухудшение отношений с дипломатическими и гражданскими властями. Люди видели, как он сбежал с Джустинианой с бала-маскарада, и судачили о его контакте с мадам Демей, известной своим промыслом абортами. Вскоре Джакомо спасли его высокопоставленные друзья — графиня дю Рюмен нанесла визит Антуану де Сартину, которого вот-вот должны были сделать шефом сыскной полиции, и объяснила, довольно просто, что мисс Уинн спряталась, чтобы дать жизнь незаконнорожденному, и что — это обстоятельство особенно подчеркивалось — никакого аборта не будет. Между тем мадам Демей вытянула у Казановы сотню луидоров за то, что она откажется от своего свидетельства против него и скажет, будто все перепутала и ничего толком не помнит.

В конце мая Казанове и графине дю Рюмен сообщили, что Джустиниана родила мальчика. Ее матери следом пришло письмо от аббатисы:

27 мая 1759 года.

М-ль Джустиниана [sic] Уинн, наконец, открылась мне вчера вечером. Она рассказала мне, мадам, что Вы находитесь сейчас в «Отель де Холланд»; если бы я знала это раньше, то смогла бы избавить Вас от многих тревог. Она находится с нами с момента своего приезда сюда, с четвертого апреля. Я была уверена, что кто-нибудь вскоре будет спрашивать про нее, но никто не приходил, писем она не получала.

Сестра де Меринвилль, настоятельница монастыря в Конфлане.

Аббатиса действительно была «королевой» осторожности, как охарактеризовал ее Казанова. Однако положение вещей стало таково, что оставаться в Париже ему стало уже некомфортно. Кроме того, именно в то же время Казанова лишился своего могущественного союзника и покровителя, де Берни, которого новый (венецианский) папа Климент XIII назначил кардиналом, а король Франции изгнал из Парижа в Рим, так как де Берни утратил расположение мадам де Помпадур.

Возможно, в результате этого Казанова принялся истово исполнять роль cavaliere servente при маркизе д’Юрфе, которая решила сменить свои каббалистические увлечения на нечто более современное и в духе Просвещения, предложив Казанове вместе отправиться в Монморанси для встречи с Жан-Жаком Руссо, тогда — философом и писателем сорока семи лет. Руссо погряз в долгах, был вынужден воспользоваться гостеприимством маршала Люксембургского и поселиться у него в замке. Казанова описывает писателя как обремененного финансовыми проблемами, принуждаемого копировать ноты, которые ему привозили парижские дамы вроде маркизы, считавшие его выдающимся и передовым: «Люди платят ему двойную плату по сравнению с работой обычного копировальщика, но он гарантирует, что никаких ошибок не будет, и так поддерживает свою жизнь». Казанову потряс контраст между международным признанием и унизительными условиями жизни Руссо. Нет, путь к литературной славе не прельстил Джакомо.

Похожим образом год спустя Казанова сведет продолжительное знакомство с Вольтером, который в свои шестьдесят пять наслаждался олимпийской славой и достаточно уединенной жизнью в Швейцарии. Как любил заметить Джакомо: «Он был в то время не тем человеком, которого можно было игнорировать». Знаменитый не только своими философскими беседами с русской царицей и французскими радикалами, он лишь год назад снова заставил говорить о себе, полуанонимно опубликовав сатиру на церковь, государство, философию и плутовские путешествия — роман «Кандид». Встреча произвела на Казанову огромное впечатление, и он приводит остроумные реплики Вольтера:

— Это — счастливейший день в моей жизни. Прошло двадцать лет, монсеньор, как я стал вашим учеником.

— Почитайте меня еще двадцать лет, — ответил Вольтер, — а затем заплатите мне деньги за все это время.

Но как бы ни хотелось верить в обратное, реплики Вольтера скорее отшлифованы самим Казановой и вряд ли принадлежат французскому философу — Вольтер же вообще не упоминает, чтобы его посещал красноречивый итальянец. К тому же Джакомо было тридцать пять лет, и он, безусловно, не читал в Падуе в пятнадцать лет Вольтера.

Казанове важно было представить себя в своих мемуарах как равного Вольтеру, по крайней мере в том, что касается салонного остроумия, но как бы там ни было, как и в переписке с Руссо, он демонстрирует свежий взгляд на человека, воплощавшего философский дух того времени, отмечая любовь Вольтера к садоводству и английскому языку.

Неподалеку, в Лозанне, находился маленький театр, а Вольтер был активным поклонником итальянской оперы-буфф. Он мог бы побеседовать с Казановой про итальянский театр и Венецию, предполагая, что бывший тюремный узник поддержит его мнение: будто Венеция — вотчина непопулярной олигархии, которую нужно уничтожить. Но вместо этого Вольтер обнаруживает, что Казанова считает венецианцев одними из самых свободных людей в мире (Джакомо мог подразумевать как сексуальную сферу, так и политическую). Казанова уже, без сомнения, читал «Кандида», книгу, которая была опубликована в Европе в 1759 году. Новый, скандальный взгляд на отношения полов и вопросы секса, философская и политическая сатира и необычные приключения не могли не понравиться Казанове, который также должен был поразиться заметной параллели между своей собственной жизнью и жизнью молодого бастарда Кандида, не получившего при рождении почти ничего, кроме ума.

Лучшая сатира, конечно, берет за основу реальность, и более поздние критики «Истории» Казановы указывали на чрезмерное ее сходство с плутовскими приключениями Кандида, пробирающегося через опасности гаремов, королевских дворов, тюрем и венерических болезней, — но это явно несправедливо: ясно, что подобную жизнь вполне можно было прожить на самом деле, и Казанова доказал это.