Император в унижении просил мира, ему отказали. Папа требовал войны. Ходатайство Людовика IX за императора было отвергнуто Иннокентием. Церкви был нужен труп Фридриха II. Ходило темное подозрение, что враги не остановились перед ядом и что орудием Рима, хоть и неудачно, стал любимец императора, его канцлер Петр Винейский[156]. Известно только, что канцлер был казнен около того времени и, вероятнее всего, пострадал невинно, пав жертвой придворной зависти. Несчастья обильно сыпались на голову Фридриха II. Томительно грустно прошли для него эти последние годы. Умирая 13 декабря 1250 года в апулийском замке Фиорентино на руках своего любимого сына Манфреда – такого же поэтического энтузиаста, каким некогда он был сам, Фридрих, в одежде цистерцианского монаха, исповедался и приобщился из рук архиепископа Палермского. Пыл молодости охладел; страсти успокоились. Смерть его была мучительна. К страданиям недуга присоединилась тяжкая душевная боль. На одре смерти он скорбел за проигранное дело светской власти, за попранные церковью его законные права. Он умер с безнадежным взором в будущее.

«Этот еретик и богохульник» завещал своим детям и будущему императору Конраду «неизменную покорность Святой Римской церкви». Но чем отплатила эта всепрощающая церковь своему побежденному, униженному и уже мертвому сопернику? Ее безграничное озлобление дошло этот раз до цинизма.

«Как небеса не возрадуются, – со всей свойственной ему оригинальностью восклицает Иннокентий IV, извещая Европу о смерти Фридриха II, – как земля не возвеселится! Молнии и бури, так долго гудевшие над нами, наконец утихли, благодаря неизреченному милосердию Господа; теперь свежая роса и сладкие зефиры. Исчез тот, который терзал нас гнетом мучений»[157].

Самая смерть ненавистного императора не успокоила курию; она оставила ее в каком-то мрачном сомнении. Монахи не верили его смерти, они боялись воскресения Фридриха. Этот страх, напущенный на Рим загробной тенью врага, скоро найдя осуществление в появлении самозванцев, питался еще тем положением дел в Германии, которое не могло не быть благоприятно и еретическому движению. Ужасные междоусобицы, полная анархия, затеянная папой, долго продолжались в ней после смерти Фридриха II. Швабия и Рейнские земли были особенно потрясены. В одной из хроник читаем по этому поводу:

«В церкви Божией стали появляться странные и бездельные еретики, которые созывают колоколами баронов и владельцев в швабском Галле и публично проповедуют, что папа – еретик, епископы и прелаты – симонисты и еретики, низшее духовенство и священники, подверженные человеческим порокам и грехам, не имеют власти вязать и разрешать, что все они лишь морочили и морочат людей… Богохульствуя, эти грешники приказывают молиться за императора Фридриха и его сына Конрада, так как они-де оба добры и справедливы»[158].

Обе стороны пострадали в этой тяжкой борьбе, и обе достаточно опозорили свой нравственный авторитет, обе вышли с тяжелым уроном, одна с победой, но с потерей нравственного обаяния, другая – побежденной, но посеяв в мире великий принцип обновления и освобождения от клерикального гнета. К сожалению, Фридрих не хранил должного спокойствия для совершения своего великого дела. Он не всегда держал свое знамя на должной высоте и только смутно, и то впоследствии, осознал свое назначение.

Вместо того чтобы опереться на враждебные церкви элементы в форме ересей, к которым он лично не питал вражды, и тем усилить их и создать действительную оппозицию, которая всегда стала бы за него, он действовал бессознательно, порывисто. В нем то бурно проявлялись дикие, старые начала нетерпимости, то оказывалось слишком мало любви, мало пощады к современности. Это зависело от его личности. Итальянский гуманный дух слился в нем с варварской жестокостью и восточными нравами. Являясь по идеям представителем Нового времени, он по характеру оставался средневековым человеком. Неудача постигла его потому, что он не встретил в современниках достаточного сочувствия ни к себе, ни к тем идеям, которыми он хотел загладить свои прежние ошибки.

Победив его, церковь осталась вполне независимой, самостоятельной в своих действиях. Только Фридрих мог бы остановить ее инквизиционные стремления, если бы решительно оперся на гонимых за религиозные убеждения и объявил себя их покровителем. Теперь папство могло сосредоточиться на окончательном подавлении всякого сопротивления. Год убийства Петра Веронского как раз совпадал с этим моментом. Мы заметили, что это убийство только более ожесточило Иннокентия IV. Как нарочно, приходили вести о новых мятежах против инквизиции.

Республиканский дух ломбардских городов, которые некогда так радушно приветствовали папу как своего освободителя от императорского деспотизма, не мог выносить наглого нарушения вечевого права со стороны папы и его агентов. Скоро пострадал в Кремоне за свою свирепость Фра Роландо. В Вальтелине положительно нельзя было учредить трибунала. Явившиеся туда инквизиторы Фра Пагано да Лекко и его товарищи были тотчас убиты. В Милане убийство повторилось. Два влиятельных и богатых патарена удушили минорита Петра д’Арканьяго. Но все это отчаянное сопротивление способствовало лишь окончательному упрочению инквизиции. Пролитая кровь была бесполезна.

В мае 1252 года Иннокентий IV подтвердил всем ломбардским властям, что причастные к делам ереси должны быть немедленно изгнаны и имущества их конфискованы. Приговоры, постановленные над еретиками, предписывалось неуклонно приводить в исполнение[159]. Через четыре дня последовали более подробные указания тем же лицам. В них впервые читаем устав инквизиции, намеченный рукой папы. В нем содержатся тридцать восемь постановлений; они, собственно, предназначены служить руководством для баронов и городских властей, регулируя их отношение к инквизиторам. Все законы, изданные относительно ереси, были для них обязательны, за малейшее уклонение взыскивался штраф в двести марок в пользу коммуны, и виновный, само собой, объявлялся клятвопреступником и бесчестным. Как друг ереси, заподозренный в чистоте своей веры, он лишался своей должности и всех почестей; навсегда возбранялось его допущение к исполнению общественных обязанностей. Все еретики обоего пола и их дети подвергались поголовному изгнанию, о чем в городе предписывалось объявлять на народном собрании.