Строка 697: Решительному назначению

Градус прибыл в аэропорт на Côte d'Azur вскоре после полудня 15 июля 1959 года. Несмотря на свои тревоги, он не мог не поразиться видом потока прекрасных грузовиков, ловких мотоциклеток и международных частных автомобилей на Променаде. Он вспоминал без удовольствия жгучий жар и ослепительную синеву моря. Отель «Лазули», где перед Второй мировой войной он провел неделю с чахоточным боснийским террористом, когда отель был излюбленной молодыми немцами убогой дырой с «проточной водой», теперь был убогой дырой «с проточной водой», излюбленной старыми французами. Он стоял на поперечной улице, между двух магистралей, параллельных набережной, и непрестанный рев перекрестного уличного движения, который смешивался со скрежетом и стуком строительных работ, производившихся под предводительством грузоподъемного крана напротив отеля (который двумя десятилетиями раньше был окружен застойной тишиной), оказался восхитительным сюрпризом для Градуса, всегда любившего немножко шума для отвлечения мыслей («Ça distrait», как он сказал извиняющейся хозяйке и ее сестре).

Тщательно вымыв руки, он снова вышел на улицу, с дрожью возбуждения, пробегавшей как лихорадка по его кривой спине. За одним из столиков кафе на углу его улицы и Променады мужчина в бутылочно-зеленом пиджаке, сидевший вдвоем с явной шлюхой, пришлепнул обе ладони к лицу со звуком приглушенного чиханья и продолжал сидеть, замаскированный собственными руками, притворяясь, что ожидает продолжения. Градус пошел по северной стороне набережной. Постояв с минуту перед витриной сувенирной лавки, он вошел внутрь, спросил цену маленького бегемота из фиолетового стекла и купил карту Ниццы и окрестностей. Пока он шагал к стоянке такси на улице Гамбетта, он случайно заметил двух молодых туристов в цветистых рубашках, запятнанных потом, с ярко-розовыми лицами и шеями, следствием жары и неразумной соляризации. Они несли, перебросив через руку, аккуратно сложенные двубортные, на шелковой подкладке, пиджаки от своих темных костюмов с широкими брюками, и прошли, не взглянув на нашего шпика, который, хотя был исключительно ненаблюдателен, ощутил прилив чего-то смутно знакомого, когда они мимоходом его задели. Они ничего не знали ни о его нахождении за границей, ни о его интересном поручении; надо сказать, что их — и его — начальник сам только за несколько минут до того узнал, что Градус в Ницце, а не в Женеве. Градус же не был извещен, что ему будут помогать в его поисках советские спортсмены Андронников и Ниагарин, с которыми он мельком встречался раз или два на территории онхавского дворца, когда вставлял разбитое окно и проверял для нового правительства риппльсоновские витражи в одной из бывших королевских оранжерей; а через минуту он потерял кончик нити узнавания, усаживаясь с осторожным повиливанием коротконогого человека на сиденье старого «кадиллака» и прося себя отвезти в ресторан между Пеллосом и Турецким мысом. Трудно сказать, каковы были надежды и намерения нашего героя. Хотел ли он просто взглянуть сквозь мирты и олеандры на воображаемый плавательный бассейн? Ожидал ли услышать продолжение Гордоновой бравурной пьесы в другом исполнении, более крупными и сильными руками? Подкрался ли бы он с пистолетом в руке туда, где, купаясь в солнечных лучах, лежал распластавшись, как парящий орел, гигант с волосами на груди в виде распластанного орла? Мы не знаем, не знал, быть может, и сам Градус; во всяком случае, он был избавлен от ненужного путешествия. Современные шоферы такси столь же болтливы, как в старину бывали цирюльники, и даже еще до того, как старый «кадиллак» выехал за город, наш неудачливый убийца узнал, что брат его водителя работал в садах виллы «Диза», но что в настоящее время там никто не живет, т. к. королева уехала в Италию до конца июля.

В его отеле сияющая хозяйка вручила ему телеграмму. В ней его бранили по-датски за то, что он покинул Женеву, и велели ничего не предпринимать до следующего распоряжения. Ему также предлагали забыть о своей работе и развлекаться. Но в чем (кроме кровавых грез) мог он найти развлечение? Его не интересовали виды и воды. Он давно бросил пить. Он не ходил на концерты. Он не был игроком. Одно время его сильно тревожили половые позывы, но это было в прошлом. После того как жена, бисерщица в Радуговитре, ушла от него (с любовником-цыганом), он жил во грехе со своей тещей, пока ее не увезли, слепую и отечную, в приют для разваливающихся вдов. С тех пор он несколько раз пытался себя кастрировать, лежал с тяжелым заражением в больнице Стеклова и теперь, в сорок четыре года, был вполне излечен от похоти, которую Природа, эта великая мошенница, закладывает в нас, дабы хитростью завлечь нас в процесс размножения. Немудрено, что совет поразвлечься привел его в бешенство. Я думаю, я тут прерву это примечание.>>>

Строки 704–707: Систему… и т. д.

Троекратное «клеток переплетенных» прилажено здесь чрезвычайно искусно, а от переклички «систему» и «темы» получаешь удовлетворение.>>>

Строки 727–728: Нет, мистер Шейд… лишь полутенью

Еще один отличный пример особой, свойственной нашему поэту комбинационной магии. Здесь тонкий каламбур зиждется на двух вторичных значениях слова «shade» (кроме очевидного синонима «нюанс»). Доктор намекает, что Шейд[26]не только сохранил наполовину свою индивидуальность во время обморока, но что он также был наполовину призраком. Будучи знаком с врачом, который в то время лечил моего друга, осмеливаюсь добавить, что это был тяжелодум, едва ли способный на такое остроумие.>>>

Строки 734–735: Вероятно… дряблому дирижаблю

Это третий взрыв контрапунктной пиротехники. План поэта — это изобразить в самой текстуре текста изощренную «игру», в которой он ищет ключа к жизни и смерти (см. строки808–829).>>>

Строка 741: Наружным блеском

Утром 16 июля (пока Шейд работал над строками 698–746 своей поэмы) скучающий Градус, страшась еще одного дня вынужденного бездействия в сардонически искрящейся, возбудительно шумной Ницце, решил, что, пока его не выгонит голод, он не двинется из кожаного кресла в подобии вестибюля, среди бурых запахов своего загаженного отеля. Он не спеша перебрал кипу старых журналов на ближнем столе. Так он и сидел, небольшой монумент бессловесности, вздыхая, надувая щеки, лизал большой палец перед тем, как перевернуть страницу, глазел на картинки и двигал губами, слезая вниз по столбцам печати. Вернув все обратно аккуратной пачкой, он опять погрузился в свое кресло, сводя и разводя сложенные крышей ладони в разнообразных структурных положениях скуки, — когда человек, занимавший соседнее кресло, поднялся и вышел в ослепительный наружный блеск, оставив свою газету. Градус перетянул ее к себе на колени, развернул и застыл над странной заметкой из местной хроники, привлекшей его взгляд: в виллу «Диза» проникли взломщики и разграбили содержимое письменного стола, забрав из шкатулки с драгоценностями много ценных старых медалей.