Похоже, он не собирается менять своего решения, хотя всячески демонстрирует отеческую заботу: сопровождает невестку во время посещений монастырей и церквей и даже в Вербное воскресенье отправляется с ней в одном экипаже, чтобы увидеть дочь Сиджизмондо д'Эсте, Джинерву, постригающуюся в монахини в древнем монастыре Сан Антонио, рядом с Порто-Романа. Холодные взгляды, которыми обменивались свекор и невестка, были красноречивее любых слов, но Эрколе оставался тверд, как кремень, и Лукреции пришлось уступить. Замешательство и растерянность привели ее в поисках утешения в монастырь. Это случилось в среду на Страстной неделе. Монастырь, выбранный Лукрецией, естественно, не относился к излюбленным местам Эрколе. Это был монастырь, основанный Элеонорой Арагонской для детей из аристократических домов. Он существует и по сей день.

Обитый шелком экипаж движется настолько медленно, что Лукреция может сосчитать почки на небольших деревцах, растущих вдоль стен монастыря. Выйдя из экипажа, Лукреция проходит через небольшой, скромно оформленный арочный проем. Настоятельница и монахини ожидают ее, и среди них Лаура Байярдо, кузина поэта. Лукреции кажется, что она снова в Сан Систо, она с наслаждением прислушивается к шелесту монашеских одеяний. Она вновь видит спокойные улыбки на лицах монахинь, вдыхает аромат ладана, слышит призывный звон колоколов и нежное пение. Впервые за долгие дни Лукреция спокойно засыпает в маленькой келье посреди разлившейся тишины. Будущее казалось многообещающим, и она больше не чувствовала необходимости вести борьбу с неприятельскими силами.

Из Ватикана Александр VI пристально наблюдал за жизнью дочери. Помимо официальных писем, которые герцог присылал своему послу Костабили и лично ему, понтифик получал информацию об отношениях новобрачных через тайных слуг. Ему было приятно услышать о пышных празднествах, о триумфе Лукреции, и как-то в приливе чувств он заявил феррарскому послу, что относится к дону Альфонсо как к сыну, не проводя различия между ним и герцогом Валентинуа, добавив: «Помяните мое слово, герцогиня забеременеет еще до Пасхи, и, когда это случится, мне бы хотелось, чтобы дон Альфонсо приехал сюда».

Расположение и любовь к семейству д'Эсте удачно сочетались у папы с осторожностью и предусмотрительностью. Из Феррары шли постоянные просьбы о церковных привилегиях для д'Эсте. Кардинал Ипполито чувствовал себя в Риме как дома; его приглашали на охоту и пирушки, а во время карнавала на приемы, балы и вечеринки в папские апартаменты. Участники этих вечеринок преследовали определенные цели. Там был замечен смуглый профиль Чезаре Борджиа, одерживавшего одну победу за другой. Санча Арагонская, отправленная в отставку на период свадебных мероприятий, вернулась, еще более дерзкая и неугомонная, чем прежде. Там бывал некий прелат, приверженец Борджиа, и какой-то испанец. Папа заставлял девочек танцевать и не уставал постоянно проводить вечеринки. Атмосфера вседозволенности способствовала любовной интриге, начавшейся между Санчей и кардиналом Ипполито. Они были двоюродными братом и сестрой, поскольку король Альфонсо, отец Санчи, был братом матери Ипполито, Элеоноры Арагонской. Санча не задумывалась о подозрительности или ревности Чезаре; такие мысли не могли стать препятствием у нее на пути желаний. Со своей стороны кардинал Ипполито, что характерно, рассматривал свою прихоть как веление судьбы. Риск только возбуждал любовников. В конце февраля и в первых числах марта в Рим из Феррары начали возвращаться испанцы и римляне. Первым появился рыцарь Чезаре, и можно легко представить, какие слухи поползли по Риму. «Я слышу со всех сторон, что испанцы, вернувшиеся из Феррары, говорят, что их выгнали оттуда и, мало того, собираются выслать всех наиболее близких герцогине слуг», – сообщалось феррарскому послу. Костабили решил положить конец слухам, и его сутана была замечена во дворцах наиболее влиятельных кардиналов. Папа отмалчивался и только постоянно приставал к послу с письмами Лукреции, которые прибыли в Рим с дипломатической почтой Эсте. То, что Лукреция иногда задерживалась с ответами, можно понять из вопросов понтифика: «Разве герцогиня не ответила на отправленное [мною] в среду послание?» – поинтересовался папа 15 февраля, и, когда Костабили упомянул о невероятной активности Лукреции, «папа рассмеялся и решил переговорить с Чезаре». Когда наконец пришло письмо, оно вызвало много шуму. Александр VI вызвал Костабили и сообщил, что получил неприятные известия из Феррары; оказывается, у Лукреции нет денег, и ей пришлось заложить драгоценности, чтобы купить подарки уезжающим из Феррары испанским друзьям. Что же ответил на это посол? Используя все возможное красноречие, Костабили принялся объяснять, как сильно любят Лукрецию в ее новой семье. Он перечислил все подарки, полученные ею от герцога, и все публичные и частные торжества, организованные в ее честь. Герцог лично приходит к Лукреции, чтобы пригласить на очередное мероприятие. Что же касается Альфонсо (а ведь папе это хорошо известно), то он горячий и страстный муж, безупречный во всех отношениях. Более того, папе уже стало известно, что последствия внимания его зятя вскоре примут конкретную форму. После этих слов к Александру VI возвращается хорошее настроение, он смеется и продолжает: помнит ли еще посол, что папа напророчил месяц назад? Костабили ответил, что все прекрасно помнит, его святейшество – превосходный пророк. Понтифик радуется, что у Альфонсо вошло в привычку спать с герцогиней каждую ночь и не искать удовольствий на стороне, как это часто делают молодые люди, хотя, добавляет он со слабым вздохом сожаления, «надо признать, что такая практика действует на них благотворно». Черту под тенденциозными сообщениями вернувшихся из Феррары людей подвел кардинал Моденский, заявив: «Если супружеская пара занимается любовью, все остальное не имеет значения».

Лукреция при всей ее кажущейся хрупкости была твердой и достаточно сильной и пришлась не по зубам герцогу Эрколе. Ее апартаменты находились практически на осадном положении. Она выехала из герцогского дворца и жила теперь в большом замке, построенном Никколо III. Замок был прямоугольной формы, окруженный рвом с «зацветшей» водой, остающейся неподвижной даже при сильном ветре. Ее комнаты, обращенные в сад, создавали иллюзию открытого пространства и, возможно, вызывали ностальгию. Одна комната была в голубых тонах, с голубой кроватью, балдахином, столом и коврами. Личная комната Лукреции была декорирована золотым атласом. В третьей комнате, обтянутой зеленым бархатом, стояла длинная скамья, на которой обычно сидели придворные дамы и посетители. Комнаты были оформлены еще до появления Лукреции, и ей казалось, что имеется определенное несоответствие между цветом и формой.

Поскольку герцог Эрколе ни на йоту не отступил от своего решения в отношении ренты и не собирался добавлять ни одного дуката к 10 тысячам, Лукреция отказалась от феррарцев. Результат ее раздражения не замедлил сказаться. Четверо феррарцев, обладающие «прекрасными качествами», сообщили, что в скором времени они будут уволены, поскольку «только испанцы снискали расположение» новой герцогини. Теодора Анджелини заявила, что забирает назад все комплименты в адрес герцогини, сделанные ею в марте, поскольку Лукреция держит ее и всех придворных дам Феррары на расстоянии и ясно дает понять, что не желает видеть их прелестных лиц «вплоть до Судного дня». Кроме того, Теодора способствовала распространению суждения, что герцогиня любит только женщин, привезенных из Рима.