Симона засмеялась.

– Не думаю, чтобы он сегодня здесь появился.

– Кто знает? Он этим утром может оказаться таким же бодрым, как и ты.

Симона покачала головой, изумляясь настойчивости сестры. Помахав ей рукой на прощание, она повернулась к дому, легко взбежала по ступенькам и постучала в дверь. Прошлой ночью она проспала в лучшем случае всего несколько часов, однако чувствовала себя просто великолепно. Оказалось, что ей для этого нужно было всего лишь получить приглашение от Эмми с просьбой ее навестить.

– Доброе утро, леди Симона, – сказал дворецкий, впуская ее в дом.

– Доброе утро, Бастон. Если не возражаете, я подожду леди Эммалину в гостиной.

– Да, мадам, я сейчас же сообщу ей о вашем приезде.

Симона остановилась на пороге гостиной и осмотрелась. Белые с позолотой стулья и кресла исчезли. Не стало и стола с хрустальной лампой, который стоял в углу. Также на месте не оказалось громадного буфета со всяческими безделушками.

Симона выгнула бровь и покачала головой. Не то чтобы ее когда-то можно было заподозрить в глубоком знании модной обстановки, но даже она понимала, что процесс очистки зашел слишком далеко. Комната стала казаться больше, что, конечно, к лучшему, однако без буфета одна из стен оказалась совершенно оголенной, комнату словно перекосило в направлений оставшейся мебели.

Симона прошла и встала там, где раньше находился буфет, чтобы, когда пол накренится, она последней соскользнула бы в вестибюль. Лучше уж приземлиться на кушетку, чем оказаться под ней!

Ее брови поднялись еще выше, когда она осмотрела комнату с новой позиции. Исчезли не только буфет и мелкие фигурки и графины, но и картины в огромных золоченых рамах, а там, где они висели, остались большие прямоугольники.

Симона могла придумать лишь два возможных объяснения этим переменам. Первое заключалось в том, что леди Локвуд коренным образом меняет убранство дома. Вторым было то, что содержания, назначенного ей Тристаном, не хватает для оплаты ее любви к красивым ювелирным изделиям, и она продает мебель, чтобы заплатить за свои побрякушки.

– Доброе утро! Извини, что заставила тебя так долго ждать.

Симона пожала плечами, ведь она ждала совсем не долго.

– Эмми, куда подевалась вся мебель?

Эммалина обвела комнату недоуменным взглядом и покачала головой.

– Не имею представления. Она здесь, когда я ухожу из дома, а когда я возвращаюсь – ее нет. Не имею ни малейшего представления о том, куда ее переставляет матушка. В этом доме есть помещения, в которых я не бывала уже много лет. Надеюсь, ты не против попозировать мне сегодня?

– Что? – недоверчиво уставилась на нее Симона. – И ты не хочешь снова пойти проверять списки товаров?

Эммалина улыбнулась.

– В разлуке чувство крепнет. По крайней мере так говорят.

– Не знаю, не знаю. Завтра и послезавтра снова будут похороны, они займут целый день. Ты уверена, что тебе следует настолько затянуть разлуку с мистером Грегори? А что, если у него плохая память?

Эмми ухмыльнулась:

– О, думаю, он очень долго меня не забудет!

– Пока не починит очки?

– Да ладно тебе! Я уже запомнила, что в будущем надо лучше их беречь. – Махнув рукой в стороны двери гостиной, Эмми добавила: – Я сказала, чтобы в оранжерею подали кофе с пирожными.

Они не спеша прошли в заднюю часть дома, и по пути Эмми разглагольствовала о живописи, а Симона шла молча, отмечая перемены. Повсюду немало предметов мебели. Либо леди Локвуд обставляет второй дом, либо она закупила все драгоценности Лондона.

– Мне кажется, Тристан больше не будет приходить на наши сеансы. Надеюсь, ты не разочарована? – поинтересовалась Эммалина, когда они вошли в оранжерею.

Симона почувствовала тревожное покалывание в затылке, но все же постаралась ответить как можно спокойнее:

– Думаю, он очень занят делами, поскольку «Мэгги» пришла в порт. Живопись – отнюдь не главное в его повседневных делах.

– Нет, дело не в этом, – решила Эмми, направляясь к чайному столику, который стоял рядом с ее мольбертом. – По-моему, главное в том, что он не хочет встречаться с матушкой.

Да, возможно, это и так, подумала Симона и посмотрела на свой портрет. Боже правый! Тристан ничуть не ошибся относительно способностей Эмми к живописи. Она действительно получилась похожей на мартышку, истерзавшую подушку, а если присмотреться внимательнее, то подушка и вполовину не была так истерзана, как сама мартышка. Если Эмми все-таки решит подарить свой шедевр Дрейтону и Каролин, Симоне придется настоять на том, чтобы все семейство собралось у сарая, где жгут мусор.

– А ты знаешь, что Сара в день похорон лорда Сандифера явилась с визитом к матушке?

Застигнутая врасплох, Симона стала медленно расстегивать ротонду, соображая, что она знает на самом деле и в какой информации ей стоит признаваться. Если вспомнить слова Тристана о том, что он старается по возможности защитить сестру от всей неприглядности происходящего, то и ей следует делать то же.

– Она явилась сказать матушке, что ждет ребенка от Тристана.

– Вот как! – Симона, повесила ротонду на спинку стула и, подойдя к Эмми, стоявшей у чайного столика, непринужденно спросила:

– И что же, твоя матушка поверила ее словам?

– Когда речь идет о Тристане, матушка всегда готова поверить всему самому плохому.

– Но разве он не позаботился о ней после того, как вернулся из Америки?

– Позаботился? Да они с матушкой терпеть друг друга не могут!

Тщательно подбирая слова, Симона заметила:

– Они породнились в момент, сложный для них обоих. Я уверена, что у обоих были основания…

– Да, но они не демонстрировали свою ненависть открыто до тех пор, пока матушка не попыталась соблазнить Тристана, а он не рассказал об этом отцу.

– О! – Симона поморщилась. Столь впечатляюще гадкий момент был недопустим даже по меркам Безумных Локвудов.

– У папеньки с Тристаном был из-за этого ужасный скандал, и потом Тристан уехал в Америку. Мать так и не простила ему того, что он ее отверг, а он не простил ей того, что из-за нее стал изгнанником.

– Не знаю, что и сказать! – призналась Симона. – Все это так ужасно!

– Вот именно, ужасно. Отец обвинил матушку во всяких гадких вещах. Он даже сказал, что я на самом деле не его ребенок.

– Ах, Эмми, как это, наверное, больно!

Эммалина пожала плечами и подала Симоне чашку.

– Он с нами не жил, так что мне не приходилось с ним встречаться, и слава Богу. Но он почти ничего не давал нам на жизнь, и каждый раз, когда мы садились есть хлеб с маслом, матушка ругала Тристана последними словами за то, что он с нами сделал.