Насторожившись, я втянул воздуха (и сладковатого ее запаха) побольше… Спит… Я еще к ней склонился. Еще. Получалось, что я осторожно пробовал лечь с ней рядом. (Я хотел бы лечь. Это правда. Но движения, чтобы лечь, я не делал.) Я только вбирал ее пряное дыхание. А Даша проснулась.

И тотчас инстинктивно, толчком бедра она сбросила меня на пол. Включила ночник.

Я стал оправдываться. Сидя на полу… Объяснение было, конечно, нелепо. Фантазии в ту минуту никакой!.. Мол, шел ночью к некой женщине, а попал на дачу сюда, к ней. Ошибся в темноте домом…

Даша только фыркнула:

– Что за сказки, Петр Петрович!

Но я опять… На дачах бывает!.. Ночью вдруг заблудишься… Темно… Мое словоизлияние Даша перебила решительно – она хотела спать.

– Хватит. Иди на веранду, дед… Там диванчик.

Я подумал, не попытаться ли хотя бы обнять ее. Для контакта.

– Иди, иди, дед! На диван. Там есть одеяло… Утром опять кофейку выпьем.

Я сник.

– Я, Даша, вчера яблоки принес.

– Видела.

– Отличные яблоки.

– Видела… В нашем саду и насобирал, а?

Я нехотя отправился на веранду – и уже оттуда с обидой ей выговаривал. Ворчал, что, мол, за люди кругом! Что за гнусные наговоры! Эти их дачные склоки… Однако же что правда, то правда. Ее были яблочки. Они. Когда шел, не мог не протянуть руки. Сорвал… Не удержался! (У меня ни такого сада, ни таких яблок.) А здесь они потрясающи. Они одуряли.

Луна сияла, а я лежал на диванчике и тускло обдумывал неудачу. И заснул. Я как-то и луну забыл.

Даша (уже при ярком утреннем свете) стояла надо мной и с издевкой, молодая, смеялась:

– Дед, а что тебе, хи-хи-хи, от меня было надо?

Я огрызнулся:

– Хи-хи-хи, не скажу.

Смеялась:

– Ну, дед! Ну, влюбленный!.. Ночная атака, ха-ха-ха… хи-хи-хи!.. А в чем, собственно, был твой, хи-хи-хи, интерес? Чего ты хотел?.. Но ты уверен, дед, что ты чего-то хотел, ха-ха-ха-ха!

Я вяло поднялся. Нечего смеяться над сонным. (Я хотел, хотел! Не сомневайся!)

Со сна я плескал себе водой в лицо. Я люблю воду.

Именно так. Со сна старикан Алабин плескал себе водой в лицо, и на шею, и за ушами – летним утром холодная вода хороша, освежает.

Услышал голос… Это к Даше соседка. Пришла, притопала. Тощая и облезлая – из тех косматых ведьм, что поутру всегда что-то, бедные, клянчат. Но при всем том каков голосище… Валерьянку ей и пару сотен рублей! Батон хлеба срочно! Насос для колодца до вечера!.. Что-нибудь да выпросит. Даша очень умно поспешила старухе навстречу – не дать ведьме шанса вопить на весь поселок.

А в воздухе ванной, где старикан умывался, слышалось женское присутствие минуту-две назад. Чертовка! Плыл и здесь сладковатый пряный запах… Конечно, Даша… Даша была здесь… Ну-ка, ну-ка!

Старый Алабин, втягивая воздух, целил носом то туда, то сюда. Ванная комната обозрима! Где оно?.. Однако щекочущий стариковские ноздри запашок нигде не становился сильнее. Нет. Никаких таких порошочков… Теперь – в углах.

Когда крикливая соседка ушла, старый Алабин уже и с углами покончил. Он обследовал зеркало… За зеркалом… В шкафчике. На верхней полочке и даже за трубами с горячей водой (если встать на табурет). На самом полу, возле фаянсового тюльпана… Ничего. Нигде.

И тогда старый Алабин прошел на кухню.

Да, да, я быстро-быстро на кухню – там Даша у плиты разжаривала картошку, заливая ее яйцами. Я подошел тихонько к ней сзади и обнял. Сзади удобно обнимать. Пользуясь тем, что женские руки заняты готовкой.

– Но-но! – прикрикнула. И залилась: – Хи-хи-хи… Ха-ха-ха!

И вчера, и сегодня – прежде чем вот так хихикать и хахакать, она отлучалась в ванную комнату. (Я припомнил.)

– Ха-ха-ха. Хи-хи-хи!.. – И мощно оттолкнула меня задницей.

Кобылица!

Я успел ощупать: в карманах ее халатика ничего не было. Ни намека. И на молодом теле, под легким ситчиком, нигде не топорщилось, не шуршало и не бугрило.

Не обнять ли ее еще разок поутру – в такой, казалось бы, доступности ее молодого тела. Всего-то халатик! – думал я. Но смех настораживал. Смех ее какой-то рваный… Даша как раз повернулась от плиты и шла к столу (и ко мне) с полной шипящей сковородой.

При случае такая сковорода – опасное оружие.

– А я в тюрьме! – засмеялась она.

– А?

– В тю-ууурьме! Ха-ха-ха-ха-ха!.. – Смех стал совсем жесткий (как режущий стекло).

А следом… Уже как вопль… Без перехода, обвалом – в стремительную женскую истерику с криком, с брызгами слез:

– Они меня заперли!.. Заперли! Заперли!.. Ха-ха-ха-ха-ха! В тюрьме!

Она вопила. Судорожно дергала плечом… При этом достаточно аккуратно и метко разбрасывая ложкой содержимое шипящей сковороды по нашим двум тарелкам.

Я ей шутейно подсказал – как это заперли, если двери открыты.

– Двери? Ты, дед, мудак… Что мне двери!

– И окна тоже.

– И окна?! – завопила она прямо мне в лицо. С никак не мотивированным (по отношению к этой минуте) раздражением. При вскриках она еще сильнее дергала плечом. А сковорода в руке!.. Опасно.

Глаза в немыслимой жиже – слезы так и слетали. Слезы тоже разбрасывались по нашим двум тарелкам. И какие слезы! Давно не видел таких крупных.

– Жизни не-еееет! – кричала. (Как ни молода, как ни современна женщина, она начинает с того, что «жизни нет». И что муж идиот… Классика.)

Она с мужем давно в раздрае… Муженек забрал машину. Да пошел бы он! Она разводилась с ним уже дважды – разведется и в третий!.. И, если разбираться, ее беда не с крыши упала. Не случайно… Это сговор. Это злой и завистливый (к ее красоте и к ее уму!) заговор людишек. Она не может отсюда выбраться, не может даже сбежать, ОНА В ТЮРЬМЕ, ты понимаешь, старый идол, В ТЮРЬМЕ-ЕЕ-Е… Даже телефон, не поболтать всласть, лимитирован. Поминутная оплата. Непродленная!.. Телефон – только если звать на помощь. Если пожар!.. Если грабят!.. Да хоть бы ограбили, пошли они все!..

Она выкрикивала, а я с настороженностью уставился ей в глаза… Зрачки расширены. Истерика?.. Человек при таких зрачках больше видит – или меньше? (Я тупо припоминал. Из оптики.)

– Они все сговорились!

– Они нехорошие, – поддакивал я.

– Сучары! У всех дела! Свои делишки! А я сиди одна! Одна!..

И вдруг смолкла. Кажется, ее качнуло. Наконец поставила (бросила резким движением) пугавшую меня сковороду на дощечку. А сама села. В плетеное кресло… Как быстро менялась картинка! Она пригорюнилась. Дед, давай запоем. Дед, мудак старый, давай петь!.. Она звучно всхлипнула. Она подперла кулачком щеку и завела – негромко и вполне душевно. А я-аа хочу-уу… Песенный вой прерывался всхлипами. Разве могут молодую женщину понять? В наши нелепые дни?.. Юбка в клет-точ-чку…