– Держись крепче… Сейчас тряхнет!

Но с другой стороны, кем я вижусь ей после моей ночной лунной атаки?

– Как теперь, дед, дорога – нормалёк?

С таким трудом мы (мое поколение) пробились в свободу языка. С таким скрежетом!.. С таким запозданием… А ей – нормалёк. А ей – всё задаром… да она же наследует нам! – вдруг дошло до меня.

Но на колдобах ей бы лучше не газовать.

В каких-то ста метрах от шоссе заминка – объезд из-за ремонта. Резко рванув руль влево (меня опять бросило), Даша рассказывает анекдот о Чапаеве – о том, как знаменитый Василий Иваныч написал наконец свои мемуары. Воспоминания о войне. Первая фраза далась рубаке с трудом: «Я вскочил на коня, пришпорил и отправился в штаб дивизии, не зная зачем…»

Я помнил анекдот, но смолчал. Иногда интересно сначала услышать хохот рассказчика. Вдруг вырвавшийся его собственный смех.

– Книга, дед, триста страниц. Представляешь! Триста!.. А последняя фраза в этой его книге такая: «И вот я приехал в штаб дивизии».

– И всё?

– И всё.

– А о чем же книга?

– А там на каждой странице – всюду – повторяется в каждой строчке одно и то же коротенькое слово: «Цок-цок. Цок-цок. Цок-цок…» Это Чапаев всё едет и едет.

Я дождался – Даша выдала сама себе счастливый смешок.

Я спросил:

– И все триста страниц «цок-цок…»?

– Все триста.

– Понятно.

– Мог бы и засмеяться, дед.

Мог бы. Но рябило в глазах… Пятна мелькающей земли! Асфальт!.. Когда в мчащейся машине вдруг (ни с того ни с сего) вспомнишь о самом себе, то даже не сразу понимаешь, кто ты?.. где ты?.. почему ты здесь?.. В этом освобождении от «я», должно быть, и припрятано самое нехитрое счастье. Знай мчи вперед!.. Я ведь тоже мчал без цели – ехал в штаб дивизии, не зная зачем. Цок-цок.

Как я оказался в машине?.. Поначалу, когда у них на даче сестра Алена небрежно спросила о «старом филине», я смалодушничал. Я смолчал. Я же – в гостях. Гость! Пил чай с жасмином!.. Откуда этот старый филин? – а я смолчал. Я блестяще смолчал. Ни словца.

Но затем бочком-бочком я с их богатенькой дачи отвалил. Ушел. (Не снес, мол, обиды.) Вышел, выбрался поскорей за их красивую калитку. На пропыленной дороге… И с кислой мордой обходил машину сзади… Огибал скучавшую машину этой Алены. (Хотелось пнуть.)

Домой, домой! (Долго не сержусь. Себе дороже.) Погостевал, и хватит. И пыль знаково плеснула. Пыль ухода! Это я ботинком в сердцах причерпнул летней дорожной пудры.

Как вдруг… из калитки вслед за мной… Даша.

– Де-ед! – окликнула.

Нет, не пулей выскочила на дорогу, а вышла – спокойно, элегантно. В руках сумочка. Села в машину и позвала меня:

– Едем, Петр Петрович!

И первое, что я остро почувствовал, – я ей нужен. По голосу. Хотя ни намека. Мужчина в дороге всегда в помощь. Я сел рядом, и Даша свою сумочку бросила (сразу) мне на колени. А в другой руке (не мог не заметить) – в кулачке зажаты сестрины ключи от машины и ее же права.

А что же сестрица Аленушка?.. У нас в поселке, всем известно, волосы под душем промываются отлично: мягкая вода! Водица, бормотал я себе под нос. Сестрица промоет голову водицей.

Но на всякий случай я поинтересовался – а мужчине в будущем за помощь в угоне что-то перепадет?

– Э нет. Я не торгуюсь.

Остановила машину сразу, проехав едва ли десять метров. Перегнулась через руль и толкнула мою дверцу:

– Хочешь торговаться – выходи.

Я смолчал.

– То-то, дед. А то сразу про награду. – И Даша нажала на газ.

Даша прибавляла газу, где только могла – и где не могла тоже! Я вдруг пару раз блеванул. Прямо в открытое окно… Мы уже давно не ехали – мы летели. Цок-цок.

– Каждый отцов помощник – каждый, заметь! – получал, пользуясь его огромными связями, поле действия и перспективу. Молодые таланты… Отец ставил на молодежь. Молодой талант получал машину «Ниссан»… Обязательно светлую… Получал куш денег, чтобы конкретно перестраивать работу, и, обзаведясь блядями, вдруг затихал… Замолкал… Нет его!

Даша засмеялась:

– Затихал, замолкал… Замирал… И ждал некоего общего потрясения.

– Зачем?

– А на потрясение куш тотчас списывался. Смута… Пейзаж после битвы… Все вдруг как в тумане. Денег нет, бляди разбежались, и где светлый «Ниссан» – неизвестно. И каждый из его помощников – каждый, заметь! – тотчас отращивал бороду.

– Хотел быть мрачным?

– Хотел быть неузнаваемым.

– А твой отец – был и есть человек хороший. – Это я поддакнул, понятно, с иронией.

Проблевавшись, я повеселел… Даша захлебывалась рассказом… Но мы-то все тоже слышали и переслышали о плохих-скверных-мерзких-вороватых помощниках. И о хороших, честных, милых, но непрактичных начальниках.

– Отец старался – а знаешь, дед, зачем?

Как не знать!.. Я так и видел ее папашу. Я его даже чувствовал!.. Политикан-чиновник… Солидный старый мудила… Как же чертыхался он на неуправляемую свою дочурку!

– Ты, Петр Петрович, не врубился… Отец даже не догадывался, что скоты пользуются его именем. Приторговывают именем… Грозят именем… Шантажируют…

Мы уже выскочили на лихое шоссе – в Москву, в Москву!

– Это я просто так. Болтаю. С тобой, дед, чем ни делись – ты не чувствуешь ситуацию. Не рубишь дровишки… Эй, дед, проснись!

– Я не сплю.

– А с какого перепуга ты блевал?

– Цок-цок, – засмеялся я.

Шоссе сузилось. Пост ГАИ.

Даша только здесь и сбавила гонку. Сбросила разом скорость. Плавно катила… И скучавшему постовому улыбалась во весь рот. Красавица! Он на миг охренел. «Привет, мент!» – крикнула ему скалясь.

– А?

– Привет, говорю!

Он зачем-то стал перетаптываться. Как-кая!.. Блондинка за рулем! Распущенные светлые космы… В сверкающей, бля, в дорогущей машине!

А мы, конечно, сразу рванули.

Когда я оглянулся, мент уже не перетаптывался. Стоял спокойно. Но с открытым ртом.

– Нравишься гаишникам?

Она смеялась:

– Он же денег хотел, дед. Штрафануть хотел.

Впереди уже выросли каменные кубы Таганки.

А я тоже вдруг заговорил:

– Это он, Даша, от смущения. Я про гаишника… Это он притворялся, что ему деньги нужны… От смущения. От мягкости душевной… А на самом деле он думал об опасной дороге – о нас с тобой.