– Смотри, суки, как деньги делают, – Света подняла за угол кусок линолеума, под ним лежали прогнившие, столетние полы, – располагайся, не бойся. Здесь ещё не скоро ломать будут, перекантуемся какое-то время, а там видно будет.

Она подошла к дивану стоящему у стены, – Лен, будешь здесь кантоваться, поняла?

– Поняла, – тихо ответила ей Лёля.

– Да ты меня не бойся! Я сама не обижу и другим не дам. Давай, рассказывай, что помнишь, – она достала из сумки стоящей рядом с диваном банку пива и протянула Лёле.

– Спасибо, не хочу, поесть бы чего, – скромно попросила она.

– Вот, я дурья башка, – знаю же – вас, попрошаек, эти говнюки почти не кормят, чтобы жалобней просили, сейчас соорудим, – она опять окунулась на дно своей сумки и на импровизированном столике из старого табурета и куска фанеры, появилась банка с тушёнкой, шпроты и кирпичик чёрного хлеба.

– Кушать подано! Налегай!

Светлана, ловко орудуя ножом, открыла банки, спохватившись, что нет столовых приборов, игриво ударив себя по лбу, достала столовую ложку для себя и вилку для Лёли.

– Это у меня привычка с зоны осталась, иметь свои столовые приборы. Есть ещё одноразовые пластмассовые, но я их не люблю.

– С зоны? – удивилась Лёля.

– С неё родимой. Да ты не бойся. Всё уже в прошлом. Я даже досрочно освободилась. А то так бы шестерик и сидела от звонка до звонка.

– За что, Света, вы туда попали?

– За убийство. Мужа зарезала. Да какой он мне муж? Заполонили Москву чернобровые красавцы. Влюбилась. Да, чего там говорить! Сама виновата.

– Не суди себя Света. За любовь судить себя нельзя. Судить надо за предательство любви, – задумчиво сказала Лёля.

– Почему ты так думаешь? Может, любила кого?

– Я так чувствую. Может и любила. Знаешь, наверняка любила. Потому, что я сегодня, когда вышла на Чистопрудный бульвар, вспомнила имя – Алик. Так и подумала: вот Чистопрудный, куда мы часто бегали с Алькой!

– А я что тебе говорю! Вспомнишь! Обязательно всё вспомнишь! Ничего, Ленка, и мы ещё своё возьмём! Ты, давай, налегай на тушёнку, худая вон какая, бледная.

– Спасибо, ты тоже кушай, а то мне неудобно одной есть.

– Не хочется. Тебя встретила и даже пиво расхотелось. Ты знаешь, я же до смерти мамы вообще в рот не брала. Нет, Новый год, Восьмое марта там, и то, правда, бокал вина мой предел. Да и вино – не эта бурда. У меня папка знаешь, большой, можно сказать, знаменитый авиаконструктор был… Ты ешь, ешь…

– Свет, расскажи. Если тебе не тяжело вспоминать.

– Как не тяжело? Тяжело. Но куда деться от воспоминаний. И тяжелее всего сидя в этом дерьме, вспоминать всё хорошее, что было там, в той прошлой жизни.

Света подняла на Лёлю глаза полные слёз.

– Лен, помнишь: от сумы, от тюрьмы… Точно про меня. Теперь вот и тюрьму прошла, и сума моя вот она лежит.

– Расскажи, расскажи, легче на душе станет.

– Станет ли? История по нынешним временам банальная. Сейчас кого не спроси из наших бомжиков, у всех одна история. Остались без жилплощади, работы, семьи, поэтому оказались на улице. Только они почти все по пьяни освободились от квадратных метров, а я в здравом уме и памяти.

– Как же так?

– Вот так. Сейчас, оказывается это очень просто сделать. Лен, вот ты скажи, почему доверчивые, искренние, всегда готовые прийти на помощь люди, первыми попадают в сети подлецов? И первыми подлецами на их пути, чаще всего встречаются самые близкие люди.

А началось всё с перестройки. У отца Светланы не выдержало сердце. А был он не самым последним человеком в авиапромышленности. Пришёл как-то с очередного совещания и слёг. Долго не мучился – сердце государственных новшеств не вынесло. Жила Светлана с родителями в центре Москвы, в четырёхкомнатной сталинской квартире. Вот после смерти отца и покатилась вся жизнь колесом, да под откос.

Осенью в конце восемьдесят восьмого года Светлану сократили в НИИ. Только что она похоронила отца. И вот ещё один удар. Ноги не шли домой. Света зашла в квартиру и беспомощно села на стул в коридоре. Из комнаты донёсся слабый голос больной мам.

– Светочка, это ты вернулась?

– Да, мамочка, я. Лежи, я сейчас подойду.

Света сняла плащ и зашла в ванную комнату. Чтобы заглушить прорвавшиеся через долгое терпение слёзы, она включила кран.

– Ну, что, как дочь заслуженного отца первой под сокращение попала? И что теперь делать будешь, Светлана? Чем больную мать кормить, лечить будешь?

Дверь ванны открыла мать Светланы. По женщине видно, что болезнь забирает у неё последние силы.

– Не плачь, доченька.

– Мама, зачем ты встала?

Света подхватила мать и усадила на мягкий диванчик, поправляя лежащий на её плечах пуховой платок.

– Всё-таки сократили. Этого надо было ожидать. По телевизору каждый день об этом говорят. Институт за институтом закрывают. Может, ты на завод обратишься? Там отца уважали.

– Уже. Обращалась. Прежние авторитеты теперь не в цене. Ты же видела, кто пришёл на кладбище проводить папу. Почти никто. Словно и не было у него друзей.

– Что происходит Светочка, я ничего не понимаю. Стране всегда требовались рабочие руки, умные головы, а сейчас в одночасье повсюду сокращения?

– Я сама ничего не понимаю. Неужели придется, как все челночить?

– Это как?

– Как? Как твоя любимая младшая сестра Полина.

– Это теперь так называется спекуляция?

– Это теперь так называется выживание. Она привозит то, что ей заказывают торговцы. Сама-то она не стоит за прилавком.

– Светочка, ты не сможешь так работать. Я вот долго думала, давай дачу нашу продадим.

– Мама, ты сейчас в Москве задыхаешься, а летом, чем ты дышать будешь? Тебе воздух нужен. Да и что у нас осталось от папы, кроме дачи.

– Светочка, чувствую, что мало мне осталось. А тебе хотя бы на первое время будет на что жить. А там, может и в стране порядок наведут. Поговори с Полиной. Она сейчас больше понимает, что и как надо делать.

Через год, после смерти отца, мама Светланы умерла. На поминках, после того, как разошлись малочисленные родственники и близкие друзья семьи, Полина присела рядом со Светланой.

– Свет, выпей, легче станет. Сидишь целый день, как мумия. Выпей, выпей.

– Да не могу я, с души воротит. Ты же знаешь, я не пью.

– Положено, за помин души. Закрой глаза и залпом. Раньше меня тоже от одного запаха воротило наружу. А я теперь, всё могу. Как помыкалась, когда меня со школы турнули. Ты вот плачешь, что тебя сократили в твоём родном НИИ. А меня попросту выперли из школы. Пригласила директриса к себе в кабинет и говорит, пиши по собственному. Сама на себя в зеркальце смотрит, губы красит, и так, между прочим говорит, что если не захочу сама уйти, найдет, как по статье уволить. Я плачу, спрашиваю за что, а она – коротко и ясно, что по производственной необходимости. Потом я узнала, что это за такая необходимость. Переселенцев поселила на территории школы. Женщину уборщицей оформила, а мужчина армянин русский стал, вместо меня преподавать. Так, представляешь, потом учеников своих встречала, они смеялись. Говорили, Полина Леонидовна возьмите нашего нового учителя на учёбу. Он как говорит с акцентом, так и пишет.