– Капитан Скорцени! – рявкнул он. – Потрудитесь принять под командование пополнение роты. Задание – занять издательство «Фёлькишер беобахтер», обеспечить выход экстренных номеров!

Даже сугубо гражданскому Пете было видно, как изменились позы солдат: их отпустило напряжение.

Канарис выплыл из подъезда так же небрежно, как фон Манштейн. Кинул Скорцени:

– Поздравляю!

Фон Манштейну:

– Рота спецназначения будет здесь спустя несколько минут… Как я понимаю, у нее будет новый капитан?

– Вы произвели меня в капитаны… За разумный поступок, – вмешался Скорцени. – А если я возьму типографию?

Какое-то время маршал и адмирал молча смотрели на нахала, потом разом расхохотались. Смех странно звучал на ночной тихой улице, заставленной машинами, заполненной вооруженными солдатами. Странно – но как показалось Пете, вместе с тем и жизнеутверждающе.

– Если возьмете типографию и обеспечите выход спецвыпуска, придется произвести вас в еще один следующий чин! – корчился от смеха фон Манштейн.

Пока смеялись, нарастал гул двигателей. Колоссальные грузовики заполняли почти всю ширину неширокой тихой улочки. Чуть не дошло до пальбы: люди Скорцени были готовы сопротивляться – они еще не знали, что теперь они уже опять вместе со всеми.

– Вовремя вы… – тихо обронил фон Манштейн Канарису.

– Телефон уже изобрели, – пожал он плечами, очень довольный.

Фон Манштейн окончательно вошел в роль военного вождя; размашистыми жестами он отправлял Скорцени на великие дела, не забывая включать в его отряд побольше людей Канариса под командованием его же офицеров – создавал противовес… на всякий случай. «Поразительно! – думал Петя, наблюдая за фон Манштейном. – Ну до чего это неискоренимо у немцев: привычка к начальственным интонациям и жестам, к подчинению и управлению».

– Нам тоже прикажете немедленно двигаться к своим гарнизонам?

– Как раз наоборот! Сейчас необходимо сесть на телефоны. Прямо здесь и сейчас. Отдать приказы по ближним гарнизонам: выступать! Подчиняться только командирам. При попытке перехватить командование задерживать лиц, пытающих взять власть. Попытки силового подчинения пресекать силой, вплоть до открытия огня. А ближние гарнизоны поднимаем сейчас! Надо брать радиостанцию, телефон и телеграф, блокировать рейхсканцелярию. Сейчас! Промедление смерти подобно.

В некоторых гарнизонах и правда пошли перестрелки: части СС пытались войти в расположение части, их останавливали огнем. В Карлсруэ дошло до настоящих боев, в Кельне и Ганновере ограничилось быстрой рукопашной. Не один Отто Скорцени перешел на сторону армии.

В эту ночь Германия спала недолго: уже к пяти часам утра, искореняя еврейский заговор, пресекая измену в нацистской партии, спасая отечество и выполняя волю народа, армия вступила в города.

Как и всегда в гражданских войнах, на поверхность мгновенно вылезла вроде бы давно придушенная нечисть самого разного «цвета». В Гамбурге военные моряки подняли красный флаг и запели «Рот фронт». В Мюнхене трое или четверо граждан объявили об отделении Баварии от Германии и неподчинении Берлину. Единственно, что хорошо: людей в форме нечисть боялась инстинктивно.

Стрельба разбудила берлинцев: телеграф и телефон взяли легко, а вот радиостанцию реально пришлось брать.

А через 20 минут по всему Третьему рейху звучали радиоголоса, разъясняя творящееся на улицах. И разъяснили! Все дело, оказывается, в том, что пробравшиеся в руководство рейха жиды решили погубить цвет германского Генералитета. Местами грузовикам с солдатами даже кричали «Ура!».

Что плохо: в это утро вещал другой, непривычный радиоголос: Геббельс бесследно исчез. Отыскался он только через сутки, но не где-нибудь, а при попытке пройти в свой бывший кабинет и сесть там в привычное кресло. К тому времени министром пропаганды сделался уже молодой носатый Альтеншульц; своего кресла он отдавать не собирался… Но место Геббельсу, конечно, нашли – очень уж привычный для всей страны голос, полезный.

Грузовики еще натужно рычали на мостовой, втягиваясь в город, разгоняя воркующих голубков, когда фон Манштейну позвонил Мюллер.

– Надеюсь, маршал, вы обратили внимание – я знал о вашем выступлении, но моя организация не приняла никаких мер.

– Я понимаю вас так, что вы капитулируете?

Мюллер помолчал с четверть минуты, после чего раздалось:

– Невозможно капитулировать перед единомышленниками, мой генерал. Я присоединяюсь к вам. Мной арестованы Гиммлер и Розенберг.

Молчание…

– Продолжайте выполнять распоряжения нового правительства.

– Слушаюсь!

Гарнизон Берлина «присоединялся» по мере движения частей. Кучка эсэсовцев, по-собачьи преданных лично Сладчайшему Фюреру, фанатиков национал-социализма, ничего не могла изменить. Боя практически не было.

После радиоцентра первые выстрелы грянули возле громадного помпезного здания на Вильгельмштрассе, 77: Рейхсканцелярия. В этом бывшем дворце Антона Радзивилла Рейхсканцелярия обосновалась еще с 1871 года, по плану самого Бисмарка. Но и здесь часть солдат тащила что-то к окнам, готовила оборону, часть же слонялась без дела. Часть офицеров командовала, готовясь обороняться, часть исчезла неведомо куда.

Первые раненые уползли за грузовики, в рупор защитникам Рейхсканцелярии прокричали, что всем сдавшимся обещают жизнь и службу Германии при новом режиме.

– Мятежники! Никто не собирается сдаваться! – кричали в ответ.

– Скоро подойдут танки, – пообещали в громкоговоритель. – Готовьтесь.

Минуты тягуче текли, уходили, как капли крови в песок. Помощи не было. Гарнизон частью перешел на сторону мятежников, частью занял изменнически-нейтральную позицию, даже не думая сдвинуться с места.

Глава штаба заместителя фюрера, Мартин Борман – прагматик все-таки! – повис было на телефоне… Так и крутил диск, пока не понял – провода перерезаны.

Борман вызвал к себе офицеров. Пришел каждый третий; даже рапорты этих верных офицеров о боеготовности подразделений оставались предельно нечеткими.

– Не слышу огневого контакта с мятежниками.

– Его и нет… стрельба сама собой затихла.

– Почему?!

Офицеры молчали. Сопровождаемый несколькими вернейшими, Борман вылетел в коридор, помчался, заглядывая в комнаты, выходящие окнами на улицу. Во всех комнатах вроде бы верные присяге, надежные солдаты не спешили стрелять по грузовикам. Стояли у баррикад, курили, хмуро смотрели наружу. Мятежники прогуливались по мостовой на расстоянии не то что выстрела – только что не штыкового удара. Видны лица, даже глаза. Они тоже курили, беседовали о чем-то друг с другом. У Бормана было ощущение – солдаты по разную сторону стен Рейхсканцелярии только что беседовали и между собой.

– Что стоите?! Огонь по мятежникам!