– Вчера в этом номере был я, – сообщил он. – Съехал, потому что там надымлено и горячей воды нет.

На этот раз я не просто повернула выключатель, а склеила проводки суперклеем. Через двадцать минут воды по-прежнему не было. Джей предложил поговорить с хозяином, предположив, что его великанский рост произведет должное впечатление. Через двадцать минут он вернулся и принес четыре горячих термоса, которые ему удалось раздобыть на кухне.

Я нашла ведро, чтобы хотя бы обтереться губкой, отвернула крышку термоса и принялась выливать его содержимое. Жидкость была густой, черной и безошибочно пахла кофе. В конце концов мы сполоснули несколько бутылок из-под колы, наполнили их водой и сунули в затухающие угольки, надеясь, что стекло не лопнет. Джей вымылся разбавленным кофе, я – разбавленной ледяной водой. Мы потушили остатки огня и тут заметили дым, который шел из-под деревянного пола перед камином. Я отодрала металлическую планку, опоясывающую каменную трубу, и обнаружила, что пламя пробралось в комнату уже на несколько футов. Отправившись спать, владелец гостиницы запер нас на третьем этаже, а в комнате не было детекторов дыма. Я вылила на пол несколько ведер воды и забралась под свалявшееся одеяло, все еще липкая и холодная, источая ароматы нью-йоркской кулинарии и сигары, зажженной не с того конца.

Наутро мы с Джеем договорились отвести хозяина в сторонку и попросить сделать скидку за наш дорогой номер, где не было ни горячей воды, ни нормальной вентиляционной трубы над камином. Владелец, высокомерный франковьетнамец, совершенно вышел из себя, заслышав о нашем предложении, затопал ногами, как злой гном из сказки, и обвинил нас в отсутствии манер, недобросовестности и воровстве. Мы возразили, что сам-то он взял с нас плату за водонагреватель, хотя знал, что тот не работает. В ответ он в бешенстве приказал нам убираться.

Когда мы вернулись в наш старый отель, менеджер так рассердился, что мы посмели остановиться где-то еще, что отказался нас пускать. Стояла середина рыночного уик-энда, и все остальные отели были забиты под завязку. Оставшись без крова, мы с Джеем сели в закусочной и обсудили варианты, которых было не так уж много. Ему не терпелось вернуться в Ханой. И я была с ним согласна. Промозглая ночь и холодный душ сделали свое дело, и простуда переросла в настоящий грипп. Шапа с ее ледяными гостиничными номерами и неизменной сыростью была неподходящим местом для выздоровления. И мне не жалко было уезжать. Как и путешествие по Меконгу, моя вылазка в деревни горных племен оказалась не очень удачной. Я знала, что где-то в этих горах есть деревня, где я могла бы остаться на месяц или два, выучить местный диалект, получше узнать людей и увидеть, как они живут. Но сперва я должна поехать в Ханой, выздороветь, собрать оборудование для съемки и только тогда отправиться в гораздо более долгое путешествие.

Я еще вернусь.

Поезд в Ханой заполнился быстро; на сиденья для двоих пассажиров усаживалось по четверо-пятеро; люди налезали друг на друга, как сардины в банке. Просвистел последний свисток, и в вагон забралась еще дюжина хмонгов. Они сели на корточки в проходах, держась за руки и взахлеб что-то обсуждая.

Все шло хорошо, пока не появился кондуктор, громко требуя показать билеты. Хмонги повернулись к старому дедушке, который осторожно развязал мешочек из звериной шкуры и вынул прозрачные бумажки. Кондуктор выхватил их у него и подозрительно осмотрел, затем швырнул в старого хмонга и потребовал доплатить восемь центов. Я затаила дыхание, глядя, как старик разворачивает жалкую стопку банкнот и медленно отсчитывает четыре истертые бумажки, каждую достоинством в два цента.

Кондуктор ушел, и хмонги облегченно вздохнули. Их радость длилась недолго. Появилась тележка с едой, нагруженная конфетами и фруктами по заоблачным ценам; ее толкал перед собой мальчик-вьетнамец. Используя металлический каркас как таран, он растолкал хмонгов, осыпав их непристойными ругательствами. Я смотрела, как он ведет торговлю, перемещаясь по проходу. С вьетнамцами он был вежлив, перед туристами и вовсе пресмыкался, но с хмонгами обращался высокомерно и грубо. Я начала понимать, почему этнические группы во Вьетнаме предпочитают держаться особняком, отказываясь учить язык, осваивать вьетнамские обычаи и даже пользоваться общественным транспортом. Иностранцы для них были теми же вьетнамцами: когда я уступила место женщине из племени хмонг с двумя маленькими детьми, та отказалась, коротко кивнув в благодарность, и так и осталась сидеть на полу.

Позднее, не в силах уснуть, я вышла в коридор и села у окна. Над Красной рекой поднималась луна цвета слоновой кости. Поезд тихонько раскачивался на рельсах, прослуживших уже шестьдесят лет. Мимо прошел кондуктор, патрулирующий коридоры, и резко приказал закрыть окно. Уходя, он вдруг повернулся и спросил:

– Sprechen Sie Deutsch?

Я ответила «да», и он вернулся с двумя чашками кофе и табуреткой и присел поболтать.

Его звали Фам. Он прожил шесть лет в Восточном Берлине, где учился на сварщика и рабочего по металлу. Его немецкое произношение было мягким, округлым; должно быть, у его грубоголосых хозяев в Германии волосы вставали дыбом, когда он говорил так. На его левой ноге остался уродливый шрам от ранения шрапнелью; из-за него он был обречен хромать, волоча за собой ногу. Фам и его отец провели четыре года на тропе Хошимина, воюя с тремя родными дядями, которые предпочли жить на Юге. Проигравшие эмигрировали в Мюнхен и Лос-Анджелес, победители исчезли по другую сторону железного занавеса. С годами идеологические барьеры постепенно рухнули, зато физические стали непреодолимыми, когда разделенная неприступной Берлинской стеной семья решила объединиться. Мечта Фама навестить родственников так и оставалась мечтой: на зарплату в тридцать долларов в месяц не купишь и авиабилет, не говоря уж о залоге в четыре тысячи, который требовалось внести каждому, кто ехал за границу.

– И ради этого, – он поежился, и улыбка его померкла, – мы воевали.

Когда я вернулась на свое место, из раскрытого окна дул ледяной ветер, а мои одеяла забрали, чтобы накрыть ими спящих детей. К тому времени, как мы въехали по мосту в Ханой, от высокой температуры у меня разболелись суставы, а прочистить забитые пазухи смогла бы лишь глубинная бомба.

В пять утра хозяева гостиниц еще крепко спали, закрыв входные двери ставнями от ночного холода и ранних посетителей. Я села на каменную скамейку на узкой полоске травы, тянувшейся вдоль берега озера Хоанкьем, и стала смотреть, как просыпается город, встречая очередной день ревущими клаксонами и грохотом передвижных тележек с едой. Горизонт посветлел, и соседний участок тротуара заняла молчаливая толпа коренастых тетушек в толстых куртках. Они выстроились ровными рядами и начали с бесстрастным видом выполнять упражнения тай-чи, повторяя их бесконечное число раз. Они вели счет с армейской точностью, но по необъяснимой причине всегда заканчивали цифрой пятьдесят семь. Мне же хотелось вскочить, замахать руками и заставить их доделать еще три повтора до ровного счета, чтобы получилось шестьдесят.