— Что же ты, казаче, такой… непроворный?

— Неспособный я к технике, товарищ комбат.

— К чему же ты способный?

— Я всю жизнь был вожаком баранов, чабаном.

— Но мы воюем, и баранов у нас нет и не будет, вожаки не требуются.

— К коням бы меня, товарищ комбат…

— Ну что же, казак, ступай к коням. Ездовым.

Калмыки — природные конники. Они, можно сказать, с детства, с пеленок, имеют дело с конем. И комбат ругнул себя за то, что он сразу, с первого дня не определил в ездовые «вожака баранов». Для наших коней бывали разные времена. Но удивительное дело: пара серых меринов Шарлая — малорослых, большеголовых и широкогрудых «монголов» — была всегда в добром теле, всегда ухоженная, всегда в строю. Как он ухитрялся так содержать коней — оставалось загадкой.

Службу Шарлай нес исправно. Его повозка — склад старшины с продуктами — была лучшей по прочности и укладке. Он очень любил петь. В длинных дорогах, когда только было возможно, он пел. В песнях, длинных и тягучих, он рассказывал на своем родном языке о том, что видел перед собой — о конях, о дороге, о казаках, войной разлученных с домом и семьей, об изрытой, обезображенной окопами и воронками земле.

У него были привычки, которые нам казались странными и необъяснимыми. Одни из них мы пытались ломать на пользу самому Шарлаю, другие старались не замечать, считая их чудачеством и упрямством человека. Никакой силой мы не могли его заставить рыть щели, укрытия для себя. При бомбежке, при артобстреле он обыкновенно забирался под свою повозку, считая ее единственным надежным укрытием. Однако он все-таки иногда брал в руки и лопату, ею рыл щели… для своих лошадей. Спал Шарлай тоже не как другие, а по-своему: он не растягивался, не ложился на бок или на спину, а садился возле лежащих лошадей, как-то по-особому скрестив ноги, на коленки клал руки, на них опускал голову и спал. Питался тоже по-своему. Утром съедал два котелка бульона, кусок недоваренного и недосоленного мяса, килограмм хлеба и выпивал, наверное, с полведра подсоленного зеленого — карымским его зовут — чая. Без сахара. Обеда не признавал. Вечером пил только чай. Зеленый чай он хранил в кожаном мешочке. А когда запасы его кончались, он жестоко страдал. Два фронтовых года судьба берегла Шарлая. Он не знал ни ушибов, ни контузий, ни ранений. А тут не на огневой позиции батареи, а в тылу, ездовой погиб. Вместе с ним погибли кони и в щепки разнесло повозку с имуществом.

Приказ краток: форсировать Южный Буг, овладеть селом Долгая Пристань и гнать противника до границы, не давая ему передышки. На реке перед селом — мост. Немцы его не взорвали. Видимо, ждут свои отходящие части. Но он наверняка заминирован и охраняется сильным заслоном. Сунуться на него — значит потерять много жизней. Да и неизвестно, удастся ли прорваться. Переправляться на конях через реку невозможно. Только что был ледоход, и вода ледяная. К тому же начался паводок, Южный Буг вздулся и час от часу прибывал.

Командир полка и штаб ждут разведчиков, посланных вверх и вниз по реке. Первыми возвращаются «верхние». Ничего утешительного. Правый берег крутой и укреплен противником. Без больших жертв не зацепиться. Да и с переправочными средствами худо. Посланные же вниз по реке нашли подходящую переправу в десяти километрах от Юзефполя, возле села Токаревки. Местные жители ждут не дождутся своих. По просьбе разведчиков они начали собирать лодки, разбирать хаты и хозяйственные постройки для плотов.

Вечером полк тихо снимается. На берегу перед мостом, зарывшись в землю, остается первый эскадрон. Его задача и задача дивизионного артминполка — создать видимость, что форсировать реку мы готовимся только здесь, и этим ввести противника в заблуждение. Обман противника удался как нельзя лучше. Всю ночь по Долгой Пристани размеренно долбили наши пушки. На берегу в разных местах ржали лошади и стучали топоры.

А тем временем форсированным маршем полк пришел в Токаревку, из подготовленного лесоматериала сколотил плоты и безо всяких потерь переправился на тот берег. На рассвете с фланга и тыла мы ударили по Долгой Пристани. Удар был ошеломляющим и настолько неожиданным, что противник сразу побежал, забыв даже взорвать мост. Мы начали преследование.

За неделю мы продвинулись на юго-запад на триста километров, освободив много населенных пунктов. Среди них такие крупные, как Синява, Ямполь, Киштейницы, Кукурузяны и город Оргеев. Дальше продвигаться стало невмочь. Из-за бездорожья далеко отстали тылы. Мы оказались без продовольствия, фуража и почти без боеприпасов. Но если продовольствием и фуражом нас выручало местное население, то боеприпасов оно не могло дать.

Трудное, если не сказать критическое, для нашего полка сложилось положение в молдавских селах Киштейницы и Кукурузяны. Заняв эти два села, мы расположились в них на суточный привал. В Киштейницах остались первый и четвертый эскадроны, минометная и артиллерийская батареи, тыловые подразделения. В Кукурузянах разместились второй и третий эскадроны и штаб полка. С нами следовали и расположились в Кукурузянах по одному эскадрону из 39-го и 41-го полков. Общее командование этими подразделениями в селе было возложено на начальника штаба капитана Драбкина (фамилия изменена). Но не успели мы еще устроиться, как наше боевое охранение завязало бой с подходящей к селу Киштейницы колонной противника. И вместо отдыха нам пришлось занимать оборону. Нашей бедой было то, что у нас очень ограниченное количество боеприпасов. Мин и снарядов мы имели только НЗ (неприкосновенный запас) для самообороны. Патронов у казаков оставалось по 10–15 на карабин и по одному-двум дискам на автомат. А у противника танки и бронетранспортеры. Чем и как отбиваться? Били только наверняка. По редкой стрельбе гитлеровцы скоро поняли, чем мы «дышим», и усилили нажим. И вот они уже на окраине Киштейниц. Решительной конной атакой мы отогнали немцев. Удержались мы и во второй атаке. Тогда гитлеровцы отступились от нас. Обойдя село стороной, они двинулись на Кукурузяны и вскоре завязали там бой. Село немцы взяли в кольцо. И скоро ворвались в него.

Бой шел за каждый дом. В ход пошли последние гранаты, последние патроны, а за ними шашки, ножи, лопаты и приклады оружия. В помощь дерущимся командование полка направило во главе с комиссаром первый эскадрон, собрав ему все остатки гранат и патронов. Эскадрон, ударивши по противнику с тыла, помог разгромить ворвавшихся в село немцев.

Знамя полка. Знамя части. В Советской Армии с первых дней ее рождения живет такой закон: утерял Знамя, утратил его — утерял и утратил воинскую честь. Полк, отдельный батальон или дивизион, сколько бы много бойцов в них ни оставалось, расформировывается. Части без Знамени не существует. Знамя — святыня. Если же Знамя сохранено, сохранен и полк, сохранена любая часть, пусть в ней останется лишь десяток-другой воинов. Полк будет жить, будет жить и его честь, его боевая слава. В Кукурузянах сложилась такая обстановка, что знамя нашего 37-го гвардейского оказалось под угрозой захвата противником. И это могло случиться, если бы не ПНШ-1 Корней Ковтуненко. Он спас его. В самую критическую минуту Ковтуненко отделил полотнище от древка, обернул им себя, сверху надел гимнастерку и затянулся ремнем. Потом накинул шинель. Трем казакам из комендантского взвода он приказал не отходить от себя ни на шаг.