— Есть хочу, — промолвил я на науатль, для убедительности похлопав себя по животу.

И снова никакой реакции. То же молчание, тот же пристальный, но равнодушный взгляд. А потом она поднялась и исчезла.

Я не знал, как мне лучше поступить — схватить своё тряпьё в охапку и пуститься наутёк или найти подходящий камень, рвануть за женщиной и раскроить ей череп, пока она не успела поднять тревогу. Беда в том, что ни то ни другое решение мне не подходило — и удрать я в нынешнем своём состоянии далеко бы не смог, и справиться с женщиной в открытой схватке мне бы вряд ли удалось.

Холодок страха пробежал по моим напряжённым нервам, но скоро страх сменился безразличием. У меня не осталось уже ни оружия, ни сил, ни энергии, ни смекалки — ничего. И ничего этого не появится вновь, пока я не отдохну и не восстановлю хотя бы частично свои силы. Поэтому я не стал дёргаться, а снова растянулся на камне, вбирая в себя животворную энергию солнца, и опять заснул. Проснулся я уже в полдень, по-прежнему ощущая страшную усталость. Походило на то, что усталость останется со мной навсегда. Хуже того, у меня решительно всё болело. Казалось, всё моё тело изнутри представляло собой сплошную рану.

Я соскользнул со скалы и, не имея сил встать, подполз к реке, чтобы напиться. И увидел на камне по ту сторону реки, как раз напротив кустов, в которых скрылась женщина, маленькую плетёную корзинку, с верхом наполненную тортильями.

Я так привык всего бояться и держаться настороже, что первая моя мысль была: это ловушка. Небось оставила мне, хитрюга, приманку, а рядом затаился мечтающий о щедрой награде её злобный муженёк с мачете в руках. Однако особого выбора у меня не имелось — мне было необходимо поесть. С трудом поднявшись на ноги, я вошёл в реку (она оказалась не слишком глубокой), добрался до камня, сцапал корзинку, торопливо засунул на ходу в рот тортилью и, уже спеша назад, проглотил её, почти не жуя.

Словно хищник добычу, я уволок корзинку в свою пещеру, где изучил содержимое. Там были простые тортильи, тортильи с завёрнутыми в них кусочками мяса, тортильи с бобами и перцем и даже медовые тортильи. Gracias Dios, благодарение Богу, то было пиршество, достойное короля!

Я набивал брюхо, пока не почувствовал, что оно может лопнуть, после чего опять выбрался на скалу, подставил, словно крокодил, солнцу округлившийся от сытости живот и вот уж теперь стал по-настоящему впитывать солнечную энергию, насыщая мускулы новой силой. Меня опять сморил сон, продолжавшийся на сей раз пару часов.

Когда я проснулся, женщина сидела на камне по ту сторону реки. Рядом с ней лежала стопка одежды.

Не позаботившись о том, чтобы прикрыть хотя бы чресла, я перешёл речку вброд и присел рядом с ней.

— Gracias. Muchas gracias. Спасибо. Большое спасибо.

И опять она промолчала, лишь взглянула на меня печальными тёмными глазами.

Я знал, как нелегка её жизнь: ведь если в городах испанцы считали всех индейцев, негров и метисов рабочим скотом, то крестьянка являлась рабочей скотиной ещё и для своего мужа. Её уделом были тяжкий труд, вечное молчаливое отчаяние, преждевременное старение и ранняя смерть.

Поговорили мы совсем немного, лишь обменялись несколькими фразами. Услышав в ответ на очередную порцию моих muchas gracias обычное роr nada, пустяки, я спросил то, что обычно спрашивают у женщины: много ли у неё детей. Выяснилось, что их у неё вообще нет, а когда я удивился тому, что такая красивая молодая женщина не имеет дюжины muchachos, она пояснила:

— Реnе у моего мужа muy malo, mucho роr nada, nо bueno. Никуда не годный. Поэтому он вечно злится и бьёт меня, как били тебя.

И она продемонстрировала мне свои бёдра и спину с множеством рубцов от ударов плетью.

Всё-таки странно устроено человеческое тело. Я был измотан настолько, что совсем недавно с огромным трудом заставил себя встать, а вот мой garrancha оказался совершенно невосприимчив к усталости и, пока я сидел над рекой, разговаривая с молодой женщиной, поднимался и твердел.

В тот день на речном берегу мы стали близки и встречались, поддерживая нашу близость, на протяжении следующих пяти дней. А когда наконец расстались, я покинул добрую женщину в штанах и рубахе из грубой хлопчатобумажной ткани и соломенной шляпе. Через правое плечо и под левую руку у меня была пропущена традиционная индейская накидка, а через левое плечо, на верёвке из волокон агавы, я перекинул скатанное одеяло. Оно предназначалось, чтобы защищать меня от ночной прохлады, а завёрнутых в него тортилий должно было хватить не на один день пути.

Работа на рудниках изгнала из моего тела весь жир, но зато укрепила и закалила мышцы. Откормившись за несколько дней, я, конечно, не восстановил полностью былую форму, но, во всяком случае, в сочетании с отдыхом это дало мне способность продолжить путь.

Прежде чем покинуть свою пещеру на берегу реки, я собрал кое-какие припасы и подыскал суковатую палку примерно с мою ногу длиной, которая должна была послужить мне дорожным посохом, а если понадобится, то и дубинкой. Длинный, прямой, заострённый на конце ствол молодого деревца призван был заменить копьё, а прикрепив к длинной рукояти полученный от своей возлюбленной острый кусок обсидиана, я получил неплохой нож.

Отросшие волосы падали мне на плечи, длинная борода закрывала кадык, и я понимал, что выгляжу диким горным зверем, вырвавшимся из царства мёртвых. Каковым, по существу, и являлся.

Следуя указаниям женщины, я перебрался за ближние холмы, где пересёк тропу, ведущую к главной дороге на Секатекас. Памятуя о чичимеках, я был вынужден всё время держаться настороже, но дикари никак не давали о себе знать. Возможно, они и увидели меня, но их отпугнуло моё безумное обличье.

Вдалеке были видны поднимающиеся к небу струйки дыма — индейская женщина предупредила меня, что в том направлении находятся рудники и это дымят печи, в которых выплавляется серебро. Я невольно потрогал щёку, где было выжжено клеймо каторжника. К счастью, оно не было слишком уж большим и глубоким и частично маскировалось бородой, так что человек случайный, скорее всего, не обратил бы на него внимания. Но лишь случайный, то есть не имеющий никакого отношения к рудникам. Тогда как любой, знакомый с тамошними порядками, сразу бы опознал во мне беглого каторжника.

Укрывшись в кустах на склоне холма, я просидел там до темноты, присматриваясь к дороге. В основном по ней, как и по всем главным дорогам Новой Испании, тянулись караваны мулов — в сторону рудников они следовали тяжело нагруженные припасами, но и обратно не возвращались пустыми. Конечно, не каждого возвращающегося мула навьючивали добытым серебром, некоторые везли нуждавшиеся в ремонте инструменты и детали для оборудования шахт. Другие доставляли необходимые для работы очистительных мастерских серу, свинец и медную руду.

Кроме того, на дороге попадались индейцы, которые везли на своих мулах на рынок маис, агаву и бобы, и, совсем уж нечасто, встречались конные испанцы. Пешком двигались преимущественно занятые на рудниках индейцы, метисы и африканцы, тащившиеся на работу или с работы. Все эти люди передвигались группами по десять-двенадцать человек.