В Москве, когда он возвращался, уже шла настоящая гражданская война. В декабрьские дни из Петербурга был послан гвардейский Семеновский полк во главе с генералом Мином. Пушки от Брянского вокзала прямо с моста били по Пресне прямой наводкой, по Морозовской мебельной фабрике, «поставщика двора Его Императорского Величества» – племянника Саввы… да, знаменитого Саввы, который не колеблясь «отстегнул» на убийство Плеве семь тысяч рублей и на убийство московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича, еще тридцать тысяч…

Искалеченный Сазонов погибал на сибирской каторге, но под собственную бомбу легла очередная светлая личность – поэт и романтик Иван Каляев. Он учился с Савинковым еще в варшавской гимназии, прошел вместе с ним все круги подпольного ада и по праву дружбы выпросил, вытребовал себе право метнуть первую бомбу…

4 февраля 1905 году князь Сергей был разорван бомбой у Никольских ворот Московского Кремля…

В этом году было уже пятнадцать покушений на губернаторов и градоначальников, не считая Столыпина. Ему оставалось только сквозь стиснутые зубы повторять:

«Что происходит… что делается на святой Руси?!»

Он понимал, пожалуй, больше других, «что происходит», поэтому отправил с верными людьми кружным путем семью обратно в Колноберже. Воевать – так с развязанными руками.

Через охваченную уличными боями Москву было уже не проехать, если бы он даже и захотел. Да губернатор сам себе и не принадлежал. То малое число инвалидных команд, которые оставались в губернии, и низовые, выпрошенные «за спасибо» казаки не справлялись с «беспорядками». Тем более приходилось помогать и соседней, Самарской губернии. Для связи с заброшенной на литовскую окраину семьей оставались только письма…

Почта с грехом пополам пока работала. Она нужна была и властям, и самим революционерам – чтоб общероссийский пожар раздувать единым дыхом.

«Драгоценная, целую тебя перед сном. Теперь час ночи – работаю с 8 утра.

В приемной временная канцелярия письма разбирает… Околоточные дежурят и ночью. И вся работа бесплодна. Пугачевщина растет – все уничтожают, а теперь еще и убивают. Во главе лица – в мундирах и с орденами. Войск совсем мало, и я их так мучаю, что они скоро совсем слягут. Всю ночь говорил по аппарату телеграфному с разными станциями и рассылал пулеметы. Сегодня послал в Ртищево 2 пушки. Слава богу, охраняем еще железнодор. путь. Приезжает от государя ген. – ад. Сахаров. Но чем он нам поможет, когда нужны войска – до их прихода, если придут, все будет уничтожено. Вчера в селе Малиновка осквернили божий храм, в котором зарезали корову и испражнялись на образе Николая Чудотворца. Другие деревни возмутились и вырезали 40 человек. Малочисленные казаки зарубают крестьян, но это не отрезвляет. Я, к сожалению, не могу выходить из города, так как все нити в моих руках. Город совсем спокоен, вид обычный, ежедневно гуляю. Не бойся, меня охраняют, хотя я еще никогда не был так безопасен. Революционеры знают, что если хотя бы один волос падет с моей головы, народ их всех перережет.

Лишь бы пережить это время и уйти в отставку, довольно я послужил, больше требовать с обычного человека нельзя, а сознаешь, что бы ни сделал, свора, завладевшая общественным мнением, оплюет. Уже подлая здешняя печать меня, спасшего город (говорю это сознательно), обвиняет в организации «черной сотни»…»

Хотелось бросить все к черту и уехать в свое милое Колноберже, где он находил, кажется, взаимопонимание с крестьянами. А здесь?..

Как можно управлять губернией, если село идет на село, уезд на уезд, не говоря о том, что все вместе – на помещиков, рыботорговцев и хлебных баронов? Побоище в Малиновке, о котором он оговорился в письме, вылилось в настоящую резню; никто не мог определить, кто с кем воюет. Нет, так дальше нельзя… Домой, домой! Он помещик, а не полицейский.

«Олинька моя, мне кажется, ужасы нашей революции превзойдут ужасы Французской. Вчера в Петровском уезде казаки (50 чел.) разогнали тысячную толпу. 20 убитых, много раненых… А в Малиновке крестьяне по приговору перед церковью забили насмерть 42 человека за осквернение святыни. Глава шайки был в мундире, отнятом у полковника, местного помещика. Его даже казнили, а трех интеллигентов…»

Ему не хотелось продолжать, перечень был бесконечен. Каково читать все это в глухом литовском поместье, под охраной нескольких десятков нанятых волонтеров?

«Жизнь уже не считают ни во что. Я рад приезду Сахарова – все это кровоприношение не будет на моей ответственности. Хотя много еще прольется крови…»

Ответственности он не боялся; просто понимал, что страна, а вместе с ней и Саратовщина, погрузилась в пугачевскую бессмыслицу. Он понимал и крестьянские интересы… но сделать ничего не мог. Когда по приволжским степям гуляет всеобщий бунт, разговоры о земельных реформах бессмысленны. Да без роты солдат сейчас никуда и не покажешься. Но надо ведь и семью успокоить. Бодрее, бодрее!

«Целую, обожаю тебя, ангел. Деток целую».

Поезда переполнены куда-то бегущей помещичьей братией, напрочь растерявшей екатерининскую вельможность. Да и крестьяне, кто побогаче, заодно. Погром! Всеобщий, бессмысленный погром! Но есть же Бог на небе?..

«Сегодня приехал Сахаров, он очень мил. Также говорит о том, что меня прочат в министры, а ты, душа, уже горевала. Слава Богу, мне никто ничего не предлагал, а уже газеты начали по этому поводу ругаться. Да минует меня чаша сия. Целую, люблю, твой».

Но что мог сделать присланный на помощь генерал-адъютант Сахаров? Войска… нужны войска! Но их не было. Царский адъютант приехал как в гости, с одним-единственным своим адъютантом. Губернатор поселил его в одном из боковых крыльев, приставил стражу и вынужден был занимать милейшего генерала светскими чаепитиями. Что еще оставалось?

– Вы пока отдыхайте. А я по примеру бунтарей буду собирать свои дружины.

Да, пришла и такая мысль: объединить насмерть перепуганных, сбежавшихся в Саратов землевладельцев. И… не имея законодательной власти, приказать:

– Отдайте бунтующим крестьянам половину своих поместий! Во имя спасения другой половины!

Сам он уже сделал это. Где под видом аренды, где под видом отработки, а где и просто в подарок после потерь на войне кормильца…

Неисправимый романтик, а не либерал и не черносотенец. Екатерининские вельможи, в страхе сбежавшиеся из своих поместий, собранные воедино, зашептались:

– Ну да, держи карман шире!

– У тебя, молодой человек, есть еще поместья на западе, а у нас нетути…

– Это ж надо что надумал! Родовые гнезда взять и разорить…

– Разор от холопов, разор от властей!..

А сами во всяком случае половина точно были и без того разорены. Пепелища на месте поместий. Крапива вздымается. Но… мое! Погублю… да никому не отдам!