Секретарь принес поминальные чарки.

– Странно, за виселицы пьем…

В самом Саратове да и в нескольких уездах виселицы уже не разбирались. К чему лишние хлопоты?

Правда, ставились они немного в стороне от главных площадей. Столыпин возражал против навязанных из Петербурга театральных казней…

К тому имелись свои причины. Ожидался приезд государя, который лично желал напутствовать уходящие на восток войска.

Полного графика движения царского поезда Столыпин не знал. Война. Строжайшие тайны. Поговаривали о японских шпионах, засланных на пути движения войск. А Саратов был главной узловой станцией. Здесь сходились Европа и Азия. Здесь встречались воинские эшелоны, провожаемые с музыкой, и окровавленные санитарные поезда. Какой уж там график! Министр двора барон Фредерикс лишь сообщил:

«Будьте готовы к встрече!»

Когда? Где размещать, если вместе с государем нагрянет весь его многолюдный двор?

Столыпин отправил к брату Алексею Дмитриевичу свой, тоже весьма немалый, «дворик», а новый губернаторский дом подверг очередной чистке и пристальной ревизии – от парадных ступеней до подземных погребов. Ко всему прочему следовало и о кухне позаботиться. Это ж не казачишек иль мужиков-ходоков накормить.

Но Николай II, слава богу, перенял обычай своего отца, ездившего на Балканскую войну в личном поезде. Дворец на колесах! Сейчас и дороги стали лучше; изменились паровозы и вагоны. Все гораздо надежнее. Николай II прибыл в Саратов без эксцессов и крушений. И хотя губернатор Столыпин узнал о приезде всего за несколько перегонов – тайны, все те же тайны! – встреча, хотя и наспех, получилась достойная. Пожарный оркестр славно играл встречный марш. Ученики гимназии, купно с православным детским хором, очень тепло исполнили кантату, а слова «Боже, царя храни!» прямо вышибали слезы из глаз. Девушки в старинных боярских одеждах несли на рушниках хлеб-соль. Над головами реяли державные флаги. Губернатор во главе начищенного до блеска губернского чиновничества стоял в казенном парадном строю на перроне. Не будучи военным, он довольно лихо вскинул руку к белой летней фуражке и отдал рапорт:

– Ваше императорское величество! Вверенная мне Саратовская губерния верноподданнически приносит!..

Ну что уж она там «несла», после и сам губернатор не мог вспомнить.

Николай II встречей остался доволен… а губернатор довольствовался тем, что государь следовал традициям своего отца. То есть не намеревался квартировать по губернаторским дворцам. Наоборот, после окончания торжественной встречи пригласил губернатора в свой салон-кабинет на обед и послеобеденную приватную беседу. Оказывается, Николай II неплохо знал положение дел в губернии. Ничего удивительного: в его свите был и министр Плеве, которому Столыпин отправлял еженедельные, а зачастую и ежедневные отчеты.

Николай II делал вид, что ничего плохого в войне с Японией не происходит. После тоста губернатора: «За победу русского оружия, ваше императорское величество!» – полковник среди генералов вполне благодушно кивнул аккуратной романовской головой:

– Да, да. Когда видишь народ и державную мощь, то чувствуешь силу и величие России.

Ради такого случая или по чистой дорожной случайности, бок о бок с царским поездом, опережая его, прошел на парах воинский эшелон. Раскрытые настежь двери теплушек гремели песнями и плясками. Николай II еще увереннее повторил:

– Да, да. Вот она, Россия. Пусть знают макаки!..

Это презрительное генеральское словцо дошло и до Петербурга, а в устах государя было просто уничижительным.

Столыпин был очарован скромным полковником, который самолично осматривал военные дороги. Правда, на перроны не выходил.

Пожалуй, то же очарование испытывал и Николай II. На прощание он даже уверил губернатора в своей доброй памяти:

– Вы помните, когда я вас отправлял в Саратовскую губернию, то сказал, что даю вам эту губернию «поправить»? А теперь говорю: продолжайте действовать так же твердо, разумно и спокойно.

В продолжение всего разговора министр Плеве на каждое слово кивал старческой головой, как бы подтверждая.

Губернатор Столыпин в знак полнейшей покорности напоследок верноподданнически склонил свою голову, тоже начавшую лысеть…

Настроение у него было приподнятое.

Единственно неприятное впечатление осталось от усталого лица министра. Переговорить наедине не удалось, ибо царский поезд сразу же двинулся своим, одному Богу известным путем.

Опять загремели марши. Собранные на перроне молодые дамы из высшего губернского «света» взмахнули платками; чиновники и немногие военные взяли под козырек; губернатор у самых ступеней вагона вытянулся во весь свой немалый рост; в тамбур, как бы проверяя что-то, вышел бледный от бессонницы министр… и все быстро кончилось.

Но тяжелое впечатление от вида министра не проходило. Не будучи слишком сентиментальным да уже и растерявший прежнюю эйфорию, Столыпин подумал:

«Этот человек долго не проживет».

Он знал, что на Плеве уже было несколько покушений…

Через месяц министр внутренних дел Вячеслав Константинович Плеве был убит боевой группой эсера Бориса Савинкова.

После убийства министра начальник департамента полиции Алексей Лопухин подал в отставку. «Ну их всех на ху-ху!..» – сказал он при личной встрече своему гимназическому другу Петру Столыпину. – Тоже уходи! Следующая очередь за тобой». Отставку пока не желали принимать, и Лопухин успел продать будущему преемнику-министру весьма любопытную характеристику:

«Б.В. Савинков представляет собой опасный тип противника монаршей власти, ибо он открыто и с полным оправданием в арсенал своей борьбы включает убийство. Слежка за ним и тем более предотвращение возможных с его стороны эксцессов крайне затруднительны тем, что он является хитрым конспиратором, способным разгадать самый тонкий план сыска. Близкие ему и хорошо знающие его люди обращают наше внимание на сочетание в нем конспиративного уменья и выдержки с неврастеническими вспышками, когда в гневе и раздражительности он способен на рискованные и необдуманные поступки…»

Надо отдать должное «лопоухому» Алешке: он в полной мере оценил поднимавшегося из дворянских глубин генерала террора… и заслал к нему крупнейшего полицейского провокатора – бесфамильного Евно Фишелевича, известного под кличкой Азеф. Тот получал пятнадцать тысяч годовых – не менее самого Лопухина! Будучи членом ЦК партии эсеров, Азеф ловко и незаметно выдавал лучших боевиков, но в случае с Савинковым его номер не проходил. Уж Лопухин-то знал, составляя характеристику для министра Плеве. «Необдуманные поступки» – это уже запоздалый гнев полицейского. Никогда и ничего необдуманного Борис Савинков не делал. Он, «потомственный дворянин Петербургской губернии», как значилось в полицейских анналах, шел со своей группой смертников по следам Плеве весь 1904 год. Пять покушений!