Я мог сопротивляться этому навязчивому пульсу, но надо ли? Если я попытаюсь вытолкнуть и закрыться, она ведь почувствует. Наткнется на меня как на режущий осколок посреди гладких окатышей.

Нет, не сопротивляться. Пока можно поддаться ей. Она ведь не лезет, не пытается что-то изменить во мне резко и целенаправленно. Просто ее дыхание. Можно и уступить…

Я заставил себя раствориться в ощущении окружающего мира, в простейших движениях, совершающихся почти сами собой: поднять руку, нажать на ручку, толкнуть дверцу, перекинуть ногу наружу, наклониться, перекинуть вторую ногу, вылезти.

Захлопнуть дверцу я не решился. В этой тишине это будет громче удара грома. А Катька предупреждала, что в домах, где живут ее слуги, обычно приоткрыты фрамуги.

Медленно, приноравливаясь к ледяной пульсации в висках, я прошел через дворик, под аркой, вышел под слепящее солнце.

Вперед убегала дорожка, в проеме ворот улица, за ней нависает другой дом. Но мне не туда.

Я повернулся вправо. К центру поселка.

От края дорожки растекался изумрудный газон, переходя в цветники, разделенные горками из валунов, кусты, деревца. Летом тут должно быть великолепно, но и сейчас еще не все облетело. Есть за что спрятаться. Пригнувшись, я побежал по саду.

Забор между участками был не такой символический, как вдоль дороги. Сплошная кирпичная кладка два метра высотой.

По ту сторону опять экзотический садик. С другой композицией, с другими искусственными террасками и навалами камней, – и все же похожий, как брат-близнец.

Беседка. За нее. Теперь и до дома совсем близко… Открытые фрамуги есть? Рассмотришь тут… Как и садики, дом был аляповатым близнецом, совершенно другим – и удивительно схожим. Одна и та же жадная рука: всего, да побольше. В этих домах-замках взгляду не на чем остановиться. Сплошная мешанина линий, углов, башенок, навесов, ниш и балкончиков.

И тишина.

И слепящее солнце.

И все равно холодно… Особенно в висках.

С каждым шагом ледяной студень становился все плотнее, все навязчивее. Заполнил мою голову, воздух, весь мир.

Иногда вдруг сгущаясь еще больше в твердые, обжигающие холодом нити.

Она спала, но даже спала она раскинувшись во все стороны. Набросив невидимую паутину на всех, кто рядом. И паутина подрагивала, пульсировала в ритм ее сну. Навязывая слугам отзвуки того, что творилось в ее сне…

Я смутно чувствовал ее эмоции, а в них, как в зеркале, эмоции ее слуг. Вот кто-то затрепыхался, не желая видеть того, что видела во сне она, а может быть, желал ускользнуть в те сны, что хотелось видеть ему… И так же привычно, не выходя из сна, она его одернула, подтянула ледяные поводья.

Ледяная паутина подрагивала и в моей душе, просачивалась в мои мысли…

Огромный круглый зал с потолком высоким, как небо. Сводчатые окна с цветной мозаикой, дубовые скамьи, кафедра. Женщины… Много женщин… В черных накидках, все очень красивые, и все молодые – двадцати, от силы тридцати лет, если им не заглядывать в глаза…

Только сами лица – будто без черт, отдельными мазками, обрывчатые. Не лица, а образы, знание о том, кто это, кто из них тебя поддерживает, а с кем при случае можно и поквитаться… А вот ту… На миг ее лицо все же появляется, но расплывчатое, как из-под колеблющегося слоя воды, лишь россыпь отметин – овальное лицо с правильными чертами, высокий лоб, русые волосы, спокойно спадающие на плечи, прозрачные, голубые глаза, иногда дымчато-сероватые, а иногда – и тогда горе тебе! – они становятся льдисто-синими…

Я встряхнул головой, выныривая из этого.

Надо вокруг дома. Обойти. А следующий будет уже на берегу озера. Тот, куда мне надо. Если Катька не ошиблась, то пленников держат там.

Но меня затягивало в ее сон. Обволакивало паутиной, в которой завязли все ее слуги, и меня тоже опутывало липкими, холодными нитями…

Я пошатнулся. Мне хотелось лечь и заснуть или хотя бы просто идти помедленнее, прислониться… Этот мрамор такой гладкий, к нему можно прижаться щекой, как к подушке… Мысли путались, мешались, переворачивались, как флюгер под ветром ее сна…

К черту, к черту! Мне нужно не это. Не ее сон! Мне нужно совершенно другое – идти дальше. Но могу ли я просто оттолкнуть ее?

Не проснется ли она? Что, если и сквозь сон почувствует, что есть кто-то, кто не спит и имеет наглость отталкивать ее, полновластную хозяйку всего, что вокруг, – и домов, и людей, и их желаний…

Противный звук, который давно уже лез в уши, стал совершенно невыносим.

Я попытался понять, откуда он… и поймал себя на том, что не обхожу дом, а иду вдоль стены, ведя костяшками пальцев по мраморной облицовке. Зажатый в кулаке Курносый задником рукояти царапал мрамор, с хрустом выдирая каменные крошки, но я упрямо вел кулаком по стене, пробуя, где тут помягче, где можно…

Можно – что?!

О господи…

Я отдернул руку, оборвав скрежет, нестерпимо громкий в тишине, разлитой вокруг. Сотрясавший и воздух, и ледяной студень, заполнивший все вокруг.

Я остановился и потер виски, освобождаясь от наваждения. Рукой по стене я вел для того, чтобы понять, в каком месте мягче. Где можно привалиться, свернуться калачиком – и расслабиться, дать сну струиться по мне целиком…

Нет, к черту эту суку! Прочь из головы ее сон. Если не выталкивать, я не дойду. Я привалюсь где-нибудь к стене или свернусь под кустом, засосанный ее сном, запутавшийся в ее паутине.

Очень осторожно я выдавил ее из себя. Не до конца. Закрыться совсем – ох, почувствует она это. До нее еще метров сто, обычно это много, обычно я даже не чувствую их на таком расстоянии, а они не чувствуют меня, но эта почувствует. Обязательно почувствует, если закроюсь совсем и пойду глухим тараном, разбивая неспешные волны ее сна. Нет, я не таран. Лишь обросшая водорослями коряга на дне… Волны теребят краешек меня, я чувствую ее эмоции, остаюсь в контакте с дрожанием ее паутины, но не весь в ее сне. Я уступил ей лишь кусочек себя. Самый-самый краешек.

Вот так. И не пускать ее глубже.

Я вздохнул, выпрямляясь, чтобы идти дальше…

Предчувствие накатило резко, как укол током.

Что-то не так!

Я закрыл глаза, замер, даже дышать перестал. Предчувствие никуда не пропадало. Стало еще четче. Слева.

Я открыл глаза, начал поворачивать голову, влево и вверх, скользя по стене дома, к окну – и там, за темным стеклом и отражением неба и крыши соседнего дома, что-то изменилось.

Тело среагировало быстрее, чем я успел разглядеть, что там, за отражениями. Я подскочил к стене. Под окно. Распластался по мрамору.

Движение, которое я успел заметить, – что это?

Кажется, что-то в глубине комнаты и слишком высоко… Не человек, подошедший кокну, нет. Слишком в глубине… Распахнулась дверь? А может быть, просто показалось?