Третья клетка такого же размера, но в ней нет животных вообще. Вместо них там сидит, наклоняя головы, когда мимо них проходят Чистые, отпускающие в их адрес всевозможные издевательства, целая семья Отбросов, которую привезли сюда, если судить по внешнему виду, прямо из трущоб. Среди них двое детей примерно восьми и двенадцати лет. По изможденным лицам возраст их родителей определить невозможно.

Последний экспонат находится не в клетке. На высоком пьедестале стоит Чистый, залитый золотым светом. Его мускулы напряжены, белые зубы сверкают, когда он улыбается всем. Он, должно быть, культурист. Загорелые бронзовые мышцы сверкают в свете софитов. Из одежды на нем лишь крошечные трусики. Подпись над ним торжественно сообщает: «Эволюция завершена. Идеальный Чистый».

К своему великому стыду, я никогда не задумывался о том, что означает слово «Чистый». Оно предполагает, что лишь наши гены не имеют примесей. Понимаю, это вполне очевидно, но когда растешь в обществе Чистых, то просто не думаешь о смысле многих слов, хотя это может быть полезным.

Под каждым экспонатом — изображение мозга. Мозг Отброса похож на грецкий орех, крошечный, скукоженный. Мозг Чистого в шесть раз больше. Он розовый, здоровый, крупный. Этот орган — доказательство нашего несомненного превосходства, законности избранного места в божьем мире. Интересно, откуда взялись все эти биологические факты? Никаких ссылок на источники. Никаких доказательств.

Когда-то я посмотрел бы на эти картинки и даже ни на миг не усомнился бы в их правдивости. Но только не сейчас. И никогда больше.

Слышится музыка. Это гимн «Чистые сердцем». Я каждое утро исполнял его, начиная с детского сада. И с гордостью в сердце подхватывал слова на митингах, спортивных соревнованиях, свадьбах, крестинах, вечеринках. Я, как и все, знаю наизусть эти слова. Увы, я произносил их, не задумываясь о смысле, глупый баран, бездумно следующий за стадом. И вот теперь я, возможно, впервые в жизни, вслушиваюсь в припев.

От этих слов по моей коже пробегают мурашки.

Я думаю о Прие. Где она? Что они с ней сделали?

Я думаю об Отбросах в павильоне со львами, о «живых ядрах», которыми стреляли из пушки для полета над ареной. Об Анатоле, испустившем дух на моих руках. О девушке в резервуаре с акулами, отчаянно пытавшейся спасти свою сестру, пока Чистая публика с удовольствием наблюдала за ней. Они вопили от радости, когда поняли, что Хошико может сорваться с каната.

Так кто из нас после этого нелюди?

Я думаю о Хошико. В моей жизни больше не останется мгновения, когда мои мысли будут свободны. Эти полные упрека глаза, эта неизбывная тоска в них. Отныне они часть меня самого.

Отбросы не грязные, не злобные и не дикие. Отбросы могут быть так прекрасны, что у вас перехватит дыхание.

В них есть магия, и вы, поддавшись безумному порыву, сбежите из дома, бросив своих родных, и нисколько не пожалеете об этом, зная, что поступили бы так снова и снова.

Я больше не могу спокойно смотреть на это, не могу молчать и бездействовать. Время пассивного созерцания прошло. Пришло время действовать.

В гримерке меня ждет новый костюм. Я осторожно поднимаю полупрозрачную ткань. Несмотря ни на что, я вынуждена признать, что костюм прекрасный.

Темно-синий, почти черный, усыпанный тысячами крошечных блесток. Он похож на ночное небо. Не иначе как неведомый мне бедняга корпел над ним до седьмого пота.

Входит Минни, чтобы сделать мне прическу и наложить грим. Кстати, сегодня ей даны новые указания.

Обычно Сильвио любит, когда мои волосы распущены и каскадом спадают на плечи, чтобы во время сальто они веером рассыпались над головой. Если честно, меня это раздражает. Волосы падают на лицо и закрывают обзор. Это не только не практично, но и опасно, однако, как ни странно, я так ни разу и не пожаловалась.

Сегодня Минни велено убрать волосы в прическу.

— Драматично и сексапильно, так мне сказали, — говорит она и вопросительно выгибает бровь. — Как тебе это? Драматично и сексапильно?

Я стыдливо отворачиваюсь. С момента появления здесь Бена, с того момента, как он посмотрел на меня, как взял мою руку в свою, я ощущаю себя… Нет, не сексапильной — это неправильное слово.

Похоже, нужного слова вообще не существует. Скажем так, я будто переосмыслила ощущения собственного тела, если вам это о чем-то говорит. Я чувствую, как кровь бежит по моим жилам от кончиков пальцев рук до кончиков пальцев ног, мои нервы натянуты как струна.

— Да, — говорю я ей, — давай попробуем.

Она зачесывает мне волосы вверх и укладывает на макушке в узел. Затем достает шпильки с крошечными светодиодами на кончиках и закрепляет их на волосах. Теперь они сверкают, как и блестки на моем костюме.

После чего берется за грим. Темным карандашом подводит мне глаза, наносит на ресницы толстый слой туши, а на веки — серебристые блестящие тени. И, наконец, тонким слоем блеска покрывает губы и щеки. Это все. Акцент сделан на глаза.

Я заглядываю в зеркало и не узнаю себя. На меня смотрит совершенно чужое лицо. Это не я. Костюм плотно облегает грудь и бедра. Надо отдать должное, он сидит безукоризненно, подчеркивая изгибы моего тела. В нем я ощущаю себя соблазнительно и женственно.

Внезапно мое тело наполнятся желанием увидеть Бена снова. У меня даже кружится голова. Будь он сейчас здесь, я бы не стала себя сдерживать. Нет, я бы не сердилась на него. Не смущалась. Мне было бы наплевать, кто он, откуда он и кто его мать. Жизнь слишком коротка. Моя жизнь слишком коротка.

Я никогда не смогу сказать ему о моих чувствах.

Я не успею полюбить его.

Минни встряхивает меня, как будто пытается стряхнуть с меня грезы.

— Хоши? Ты готова? Твой выход.

Я продвигаюсь сквозь толпу и останавливаюсь перед улыбающимся культуристом. Наши взгляды пересекаются. Интересно, сколько ему заплатили? Неужели он и впрямь гордится собой? Уверен, что исполняет важную роль? Я делаю вдох. Я должен что-то сказать, ему и этим людям.

Судя по всему, он замечает осуждение на моем лице, потому что от его самодовольной улыбки не остается и следа. Я смотрю на него, и экраны за его спиной начинает мигать. Они темнеют, а когда вспыхивают снова, картинка на них изменилась. Культурист переводит взгляд с меня на экран. Затем снова на меня, как будто не верит собственным глазам.

Из каждого угла павильона на меня смотрит мое собственное лицо.