Верна говорит, что у нее тоже одиночная каюта. Оно того стоит, потому что иначе невозможно как следует расслабиться. Она так чувственно протягивает слово «расслабиться», что оно приводит на ум эротические конвульсии на атласных простынях.

Прогуливаясь по кораблю после ужина, Верна бросает взгляд на доску присутствия и обнаруживает, что ее табличка и табличка Боба расположены недалеко друг от друга. Она заходит в сувенирный магазин и покупает дешевые перчатки. Она читала много детективов.

Следующий день начинается с лекции по геологии. Лектор – энергичный молодой геолог, пробудивший немалый интерес аудитории (особенно женской ее части). В результате колоссального везения, а также изменений в расписании, вызванных паковым льдом, они совершат дополнительную высадку на берег, где смогут осмотреть геологическое чудо, которое видели очень немногие. Им посчастливится увидеть самые ранние в мире окаменелые строматолиты, которым 1,9 миллиона лет. Они образовались, когда на свете еще не было рыб, динозавров, млекопитающих – это самая ранняя из сохранившихся форм жизни на планете. Что такое строматолит? – риторически вопрошает он, сверкая глазами. Это слово происходит от греческого «строма», подстилка, и корня «лит», означающего камень. Каменная подстилка: окаменелая подушка, образованная множеством слоев сине-зеленых водорослей. Слои нарастали друг на друга, образуя нечто вроде купола или кочки. Именно эти сине-зеленые водоросли выработали кислород, которым мы все дышим. Потрясающе, правда?

За обедом морщинистый человечек, сосед Верны по столу, брюзжит: он-то надеялся увидеть нечто поинтереснее камней. Он тоже Боб – Верна провела инвентаризацию. Лишний Боб никогда не помешает.

– А я очень хочу их увидеть, – говорит она. – Каменные подстилки.

Слово «подстилка» она произносит с крохотной ноткой намека, и Боб Второй одобрительно блестит глазами в ответ. Вот уж действительно, нет мужчины, который был бы слишком стар для флирта.

После кофе она выходит на палубу и разглядывает землю, к которой они приближаются, в бинокль. Здесь сейчас осень; листья на карликовых деревьях, змеящихся по земле, как лозы – красные, оранжевые, желтые, багряные. Из них складками и волнами торчат скалы. Вон гряда, за ней другая, а еще дальше – третья. Геолог сказал, что лучшие строматолиты можно найти на второй.

А если проскользнуть за третью гряду, увидят ли тебя со второй? Верна думает, что нет.

И вот они все втиснулись в непромокаемые штаны и резиновые сапоги; вот их облачают в спасжилеты, как детсадовцев-переростков, и застегивают многочисленные пряжки; вот они переворачивают свои таблички с зеленой стороны на красную; вот они гуськом спускаются по трапу и садятся в черные надувные «зодиаки». Боб пробрался в «зодиак» Верны. Он поднимает фотоаппарат и щелкает ее.

У Верны бьется сердце. «Если он вдруг узнает меня сам, я не стану его убивать, – думает она. – Если я скажу ему, кто я, и он меня узнает и попросит прощения, я тоже не стану его убивать». Это ровно на два шанса больше, чем он предоставил ей. Это означает отказ от преимущества внезапности, и это может быть опасно – ведь Боб гораздо крупней и сильней ее, – но она хочет быть даже более чем справедливой.

Они высадились, сняли спасжилеты и резиновые сапоги и теперь шнуруют туристические ботинки. Верна подбирается ближе к Бобу и замечает, что он не стал заморачиваться с резиновыми сапогами. На нем красная бейсбольная кепка; на глазах у Верны он поворачивает ее козырьком назад.

Они разделяются. Кое-кто остается у берега, другие идут к первой гряде. Геолог стоит с молотком, и вокруг него уже собралась чирикающая стайка. Он полным ходом ведет инструктаж: их просят не брать строматолиты с собой, но у корабля есть разрешение на взятие образцов, поэтому если кто-нибудь найдет особо выдающийся экземпляр, особенно с поперечным сечением, должен посоветоваться с ним, геологом, и этот экземпляр, возможно, поместят на стол для образцов, устроенный на борту, чтобы все могли полюбоваться. Вот несколько экземпляров для тех, кто не хочет подниматься на вторую гряду…

Слушатели вглядываются, достают фотоаппараты. Идеально, думает Верна. Чем больше они отвлекутся, тем лучше. Она чувствует, не глядя, что Боб где-то рядом. Они уже у второй гряды, и кое-кто из пассажиров карабкается на нее с легкостью, а кое-кто с трудом. Здесь лучшие строматолиты, целое поле. Не сломанные похожи на пузыри или купола, маленькие и большие, размером с половину футбольного мяча. Иные – без верхушки, как яйцо, из которого вот-вот кто-то вылупится. Другие разрушены, от них остался лишь набор выступающих концентрических продолговатых гребней – похоже на плюшку с корицей или на годовые кольца дерева.

А этот расколот на четыре части, словно разрезали голову голландского сыра. Верна подбирает одну четвертушку, разглядывает слои: каждый год – черная полоска, серая, черная, серая, и в самом низу – сердцевина, где все сливается. Кусок камня – тяжелый и острый. Верна засовывает его в рюкзак.

Тут появляется Боб, словно по знаку суфлера. Он медленно и тяжело ковыляет к ней по склону, как зомби. Он снял верхнюю куртку и засунул под лямки рюкзака. Он запыхался. Верну охватывает раскаяние: он стар, ему осталось всего ничего, его уже одолевает старческая немощь. Может, не стоит поминать былое? Все мальчики шалят. Они в этом возрасте всего лишь марионетки, управляемые гормонами, правда ведь? Разве можно судить человека по тому, что он сделал в другой жизни, так давно, словно прошли уже века?

Прилетает ворон, кружит у нее над головой. А вдруг он расскажет? Или он ждет? Верна смотрит на себя глазами ворона, видит старуху – потому что, будем глядеть правде в глаза, она старуха – которая собирается убить старика из-за обиды, уже рассеявшейся в дали давно ушедшего времени. Это мелко. Это злобно. Это нормально. Это жизнь.

– Отличный денек, – говорит Боб. – Приятно поразмять ноги.

– Да, в самом деле, – Верна перемещается на дальний склон второй гряды. – А может, там дальше еще что-нибудь получше. Но ведь нам, кажется, велели не заходить так далеко? Не скрываться из виду?

Боб издает смешок, говорящий, что правила – для быдла.

– Мы им деньги платим, – произносит он. И идет вперед, возглавляя шествие, не вверх по третьей гряде, а в обход вокруг нее. Он как раз и хочет скрыться из виду.

Сотрудник круиза с ружьем, стоящий на верху второй гряды, кричит на кого-то из пассажиров, которые убрели влево. На Верну и Боба он не смотрит. Еще несколько шагов, Верна оборачивается: она никого не видит, а это значит, что и ее никому не видно. Они хлюпают по грязи, пересекая топкое место. Верна вытаскивает из кармана тонкие перчатки, надевает. Вот они уже на дальней стороне третьей гряды, у основания, где уклон небольшой.

– Иди сюда, – говорит Боб, хлопая по камню. Рюкзак лежит рядом. – Я кое-что захватил, выпьем.

Вокруг него – рваный тюль черного лишайника.

– Замечательно, – Верна присаживается рядом, открывает рюкзак. – Смотри, я нашла прекрасный образец.