В первые недели 1910 году Кокошка написал портреты еще двух пациентов санатория — маркиза Жозефа де Монтескью-Фезензака и его жены Виктории. Маркиза показалась художнику «хрупкой, возвышенной дамой», «трогательно красивой, одной из тех аристократок, что ищут утешения в религии»[745]. Для ее портрета художник выбрал узкий высокий холст. Ее лицо и вырез на груди как будто светятся на темном мрачном фоне. Левую руку она держит манерно-грациозно, правда, анатомически такое положение руки невозможно[746].

К маркизе Кокошка благоволил, а ее супруга едва выносил. «Ее муж, чопорный господин, ей совершенно не подходил. Он носил кружевные манжеты, какие нáшивали кавалеры при дворе Людовика XIV»[747], «совершенный вырожденец… высокий, женоподобный, с крючковатым носом, усиками и воротником с рюшами. Лицо у него было желтое, как у восковой фигуры»[748].

На портрете Жозефа де Монтескью-Фезензака мы не найдем ни кружевных манжет, ни воротника с рюшами. Кокошка изобразил маркиза почти по-военному строго. Большая голова на узких плечах, водянисто-голубые глаза, жидкие белокурые волосы. На заднем плане — сеть резких линий, маленькие вращающиеся небесные тела[749].

Все три пациента — из европейской аристократии, но художник не воспринимает их предрасположенность к чахотке как судьбу гибнущего сословия. Они и в состоянии телесного распада, пред лицом смерти, держат свою прямую осанку.

Три портрета из Лезена были выставлены в Берлине в июне 1910 года. Из 27 работ Кокошки 24 — портреты, написанные маслом в течение одного года. Курт Хиллер, сотрудник экспрессионисткой газеты «Штурм», предостерегал обывателей: «Там вокруг посетителя бурлят, пляшут, грохочут эксгибиционистские личины европейцев, столичные физиономии изможденных и рафинированных. Они плавают на сенсационном фоне и взрываются от психологии»[750]. Портреты чахоточных аристократов на этой выставке купил Музей Фолькванг в Эссене. Впервые у 24-летнего Оскара Кокошки покупали работы для музея.

В 1937 году национал-социалисты по приказу рейхсминистра пропаганды Йозефа Геббельса изъяли около 17 тысяч произведений искусства из музейных коллекций, в том числе портрет маркизы де Монтескью-Фезензак. Вместе с восемью другими картинами, рисунками и акварелями Кокошки портрет экспонировался на выставке «Дегенеративное искусство» в Мюнхене[751]. Пропагандистская экспозиция представляла около 600 полотен, скульптур, графических работ, фотографий и книг. Для большего позора и унижения вместе с ними были выставлены работы душевнобольных и сумасшедших, чтобы представить художников еще более безумными, чем сумасшедшие, еще более больными, чем больные. Такой злобы и унижения модернизм еще никогда не переживал. Это была попытка не столько обесценить «уродливое», «больное» искусство, сколько уничтожить его.

Вера в неудержимый прогресс и постоянное развитие общества на рубеже XIX и XX веков всё больше сменялась ощущением кризиса и деградации. Казалось, что общество развивается в биологически неверном, патологическом направлении. Снизилась рождаемость — явный симптом социального упадка. Социологи жаловались, что среди «культурных слоев населения» сокращается детородный возраст, в то время как «неполноценные» сословия «размножаются» за счет «полноценных»[752].

Эти метания между чувством национального величия и страхом вырождения подготовили почву для в высшей степени самонадеянной идеи XX века: улучшения отдельного человека и всей нации, планирования человека будущего на основании его наследственности.

Фрэнсис Гальтон, двоюродный брат Чарльза Дарвина, основал в Англии движение, для которого в 1883 году сформулировал понятие «евгеника». По определению Гальтона, евгеника (от греческого εὐγενής — благородного происхождения) — это «наука, которая изучает факторы, способные благотворно повлиять на врожденные качества расы и развить эти качества для наибольшего блага общества»[753]. Исходя из теории Дарвина о том, что в «борьбе за выживание» слабые и нежизнеспособные виды «отбраковываются» путем «естественного отбора»[754], Гальтон предположил возможность «искусственного отбора» среди людей. Он полагал, что биологическая модель применима к социуму и политике[755].

Евгеника быстро стала международным движением, в частности, у нее было много приверженцев в США. Германский вариант евгеники был назван «расовой гигиеной». Этот термин сформулировал врач Альфред Плётц в своем главном труде «Ценность нашей расы и защита слабых. Основы расовой гигиены» (1895) — собственном учении о продолжении человеческого рода. В его селекционной утопии раса имеет преимущество над индивидуумом, является носителем всеобщей совокупности генетического материала, который следует беречь и пестовать. Цель расовой гигиены — биологическая генетическая селекция, «выведение витальной расы»[756]. «Половая селекция» жизнеспособных особей, сильных и генетически превосходных, «общественно лицензированных» молодых людей с наилучшей «генетической плазмой» позволят остановить вырождение.