– Какой танк? – не понял Акопян, а все четверо гэбэшников повернулись к Степану.

– Как «какой»? Да ты оф…, Акопян?! Стасов мой танк угнал, расф… его там, а это же моя продукция, е-мое! Он же на мне висит, этот танк ф…! Так что вы давайте – или подписуйте акт о приемке танка, а тогда ф… его как хотите, или я должен этот танк забрать на ф…, пока его пацаны на улице до винта не разобрали. Я с завода не уйду, пока мне танк не вернут!

– Так поезжай и забери этот танк сам! – гаркнул взвинченный Акопян.

– Во-первых, я три часа потеряю на трамвае за этим танком ездить, на ф… мне это надо – это раз! – не сбавлял напора Зарудный. – Во-вторых, с завода сейчас ф… выйдешь! А в-третьих, я без вас не поеду! Там в танке одной электроники на полмиллиона! Может, что и пропало уже, а мне отвечать?

Только теперь Акопян понял, какой спасительный выход подбрасывает ему Зарудный. Мгновенно погасив радостную вспышку своих больших карих глаз, он тут же выругался, словно в большой досаде:

– Вот е… твою беременную сардину! – и повернулся к гэбэшникам:

– Извините, товарищи. Речь действительно идет о танке, который стоит миллион… – и тут же взял трубку внутризаводского телефона: – Алло, коммутатор! Акопян говорит. Директора завода!…

Через десять минут Акопян и Зарудный в сопровождении начальника заводского отдела технического контроля и трех офицеров КГБ выехали на двух служебных «Волгах» из ворот завода и направились той же дорогой, по которой полтора часа назад промчался Андрей Стасов в танке «Т-90». Сидя рядом с Зарудным на заднем сиденье машины, Акопян сказал ему:

– Вовремя ты про танк вспомнил. Бутылка с меня.

Между тем жена Стасова, Ирина, неизвестно как покинувшая завод, шла по улицам к центру города. Скорее всего, и вахтер на заводской проходной, и прибывшие на «Тяжмаш» гэбэшники просто не обратили внимания на эту простоволосую, без пальто и без шапки женщину, приняли ее за чертежницу или лаборантку, налегке выскочившую в соседний магазин за сигаретами. И теперь Ирина – по-прежнему в одном домашнем халате и тапочках на босу ногу – шла по промороженному городу, по обледенелым тротуарам и протоптанным в снежных сугробах пешеходным дорожкам. Люди удивленно оглядывались на нее, провожали ее взглядом из окон трамваев и автобусов и, присмотревшись, замечали не только ее наряд, дикий для такой январской погоды, но и общую странность в ее фигуре, взгляде, походке.

Ирина шла по улицам как робот, как бездушный манекен. Даже на переходах она не останавливалась и не мешкала, а шагала на мостовую, не обращая внимания на красный сигнал светофоров и не поворачивая головы на гудки автомобилей или трамвайные звонки. Ее глаза смотрели вперед, в одну точку, и не видели дороги, а ноги несли ее тело без участия мысли – ровным и механическим шагом. И именно это ее отрешенное движение заставляло людей не только уступать ей дорогу и оглядываться на нее, но и напрягать память – кто это?… кажется, я где-то видел эту молодую рыжеволосую женщину?…

Кто– то попытался остановить ее -она не слышала. Кто-то в нерешительности увязывался за ней – пожилая женщина, потом еще две помоложе…

Миновав незаконченное, а точнее, брошенное строительство на том месте, где раньше был дом Купца Ипатьева, в котором большевики расстреляли царя Николая Второго и его семью, Ирина вышла на центральную, имени, конечно, Ленина, улицу. За шестнадцать месяцев, прошедших со дня последней прогорячевской демонстрации, здесь многое изменилось. Исчезли все пиццерии, «Мак Доналдс», пирожковые, исчезла яркая голоногая реклама и мальчишки-торговцы газетами, а также – по личному распоряжению нового первого секретаря обкома партии Федора Вагая – исчезла трамвайная линия. Зимний ветер гнал теперь по обледенелым тротуарам и мостовой только какой-то мусор – так выглядит место, откуда позавчера уехал передвижной цирк.

И лишь возле «Универсама», главного городского гастронома, было людно. Правда, внутри гастронома покупателей не было, так как ничего дефицитного не продавали: ни сахара, ни мяса, ни макарон, – а создавать очереди впрок, в расчете на то, что, авось, через пару часов что-нибудь все-таки выбросят на прилавок, – таких очередей милиция теперь не допускает. Поэтому, в ожидании «неожиданного» выброса продуктов, люди – в основном, закутанные в тулупы пенсионеры и пенсионерки – либо молча читали на уличном стенде «Правду» с новым указом о повышении производственных норм, либо шаркали валенками по тротуару, ограничивая свой маршрут с восточной стороны гостиницей «Исеть» – нелепым, времен конструктивизма, серпообразным зданием, где иногда в «Пельменной» продают мороженые пельмени, а в западной – стоящей напротив «Большого дома» двухэтажной коробкой «Промтоваров», где тоже могут «выбросить» дефицит – теплые финские или корейские мужские рубашки. Эти-то всезнающие старики и старухи, проводящие в очередях и дни, и бессонные ночи, первыми опознали Ирину Стасову:

– Господи! Дак это ж… Это ж мать той девочки, которую нонче милиция убила!

– Она! Ей богу, она! Трамвайная вожатая…

– Дак куды ж она раздетая?…

Не слыша их, Ирина миновала пустой лоток «Мороженое» и свернула в магазин «Промтовары». Все той же своей походкой робота она подошла к стеклянной витрине отдела парфюмерии, одним коротким ударом ребра ладони выбила стекло, даже не оцарапавшись при этом, и под изумленным взглядом онемевшей продавщицы взяла с витрины большой флакон одеколона «Цветочный», свинтила пробку и деловито вылила на себя весь одеколон. Затем – второй флакон…

– Эй! Ты что делаешь? – выскочил откуда-то из глубины магазина его директор, но Ирина, не обратив на него никакого внимания, вылила на себя и третий флакон одеколона. Кроме «Цветочного» и еще пудры «вечерняя», никакой другой парфюмерии в магазине не было, но вряд ли это имело сейчас значение для Ирины Стасовой. Смочив одеколоном и волосы, и свой байковый халат и даже тапочки она, насквозь мокрая, вышла из магазина мимо оторопевшего директора и все той же механической походкой перешла через улицу Ленина к зданию обкома партии.

Молчаливая толпа стариков и старух осторожно двигалась за ней на некотором расстоянии.

Площадь перед зданием обкома партии тоже изменилась с позапрошлого лета. Теперь вместо памятника первому советскому президенту Якову Свердлову, который был евреем по национальности, тут стоял стандартный памятник Ленину с каменной рукой, протянутой в небо. А за ним на карнизе «Большого дома» днем и ночью горели огромные неоновые буквы нового лозунга: «РОССИЯ-ПАРТИЯ-НАРОДНОСТЫ».

Пройдя мимо дворника, старательно посыпавшего тротуар перед обкомом партии желтым песком, Ирина приблизилась к высокой дубовой парадной двери. Справа от двери висела новая мраморно-стеклянная вывеска:

ЕКАТЕРИНБУРГСКИЙ ОБЛАСТНОЙ КОМИТЕТ КПСС

Ирина уже взялась за желтую бронзовую ручку двери, но тут дверь сама отворилась, и прямо перед Ириной вырос плотный и квадратноплечий милиционер в белом овчинном полушубке, в кожаной портупее и с желтой кожаной пистолетной кобурой на поясе.