Полированное красное дерево, тихий звон хрусталя и серебра улучшили мое настроение, по крайней мере до тех пор, пока мы не очутились в отдельном кабинете с пылающим в камине огнем и роскошными пальмами по углам. И тут я вновь увидел Лесли Тавистока. В редакции газеты я не слишком хорошо его разглядел. Он был значительно ниже среднего роста, с каштановыми, зачесанными назад волосами и выразительными движениями рук. Его проницательные, настороженные карие глаза, скорее хитрые, чем умные, усиливали впечатление о нем как о человеке, который поднялся до высот своего нынешнего положения, не особенно считаясь со средствами.

— Для меня большая честь лично познакомиться с вами, мистер Холмс! — воскликнул Тависток, приближаясь к моему другу с протянутой для пожатия рукой, которую Холмс умышленно проигнорировал. — Впрочем, ладно, — продолжал Тависток, превратив резким движением запястья несостоявшееся приветствие в напыщенный жест, демонстрирующий понимание. — Я не вправе винить вас. Крупные публичные фигуры настолько привыкают слышать похвалы, расточаемые обожающими их толпами, что малейшее порицание приводит их в полное замешательство.

— Особенно когда эти толпы хотят тебя убить, — сухо заметил Холмс.

— Боже праведный! — воскликнул Тависток. — Неужели вы вновь как ни в чем не бывало разгуливали по Ист-Энду? Вы же знаете, это опасное место. Хотелось бы уточнить, по какому делу вам понадобилась встреча со мной?

Мой друг холодно улыбнулся, вперив в собеседника орлиный взгляд.

— Мистер Тависток, мне ничего не известно о вас, кроме того, что вы холостяк, член коллегии адвокатов, любитель азартных игр и нюхательного табака. Но одно я знаю твердо: вы очень сильно пожалеете, если не назовете источник информации для этих чертовых статей!

В отличие от Тавистока я был хорошо знаком с методами Холмса и подметил, что одет журналист небрежно: манжеты несвежей рубашки скреплены английскими булавками. На столе лежали две газеты, посвященные скачкам. Гримаса страха исказила лицо Тавистока, хоть он и пытался, разливая бренди по стаканам, скрыть свою досаду за улыбкой.

— Что ж, вам присущи умные догадки о людях. Это неподражаемо передано в сочинениях доктора Уотсона.

— Догадки, как вы их назвали, — не самый главный стилистический прием в литературных трудах моего друга.

Тависток передал нам бренди. Я взял стакан, но, должен признаться, ни с кем прежде мне не было так противно пить.

— Мистер Холмс, вы, кажется, вбили себе в голову, что я совершил какой-то ужасно дурной поступок. Признаю, что мои скромные статейки, возможно, доставили вам определенное неудобство, о чем я искренне сожалею, но обязанность журналиста — информировать публику.

— Вы искренне желаете действовать в интересах общества?

— Вне всякого сомнения, мистер Холмс.

— Тогда скажите мне, кто заказал вам эту статью?

— Но вы ведь и сами понимаете, что это невозможно, — самодовольно заявил этот наглец, — поскольку цель моего клиента — защищать права населения, даже если для этого потребуется нападать на вас.

— Если у вас хватает дерзости, глядя нам в лицо, намекать, что мой друг способен на подобные зверства, вы за это ответите, — вмешался я, кипя от ярости.

— Мы уходим, — тихо сказал детектив, оставляя свой стакан нетронутым.

— Постойте! — вскричал Тависток. На его лице отразилась обеспокоенность. — Мистер Холмс, я честный журналист. Уверяю вас, если вы согласитесь дать мне интервью, в следующей публикации вы предстанете в совершенно ином свете.

— Мистер Тависток, думаю, вы не удивитесь, услышав от меня, что вы последний человек в Лондоне, с кем я готов откровенничать, — холодно ответил мой друг.

— Извините меня, мистер Холмс, но это нелепость. У вас есть возможность очистить себя от всяких подозрений.

— Не тешьте себя иллюзиями.

— Это был бы самый сенсационный материал последних десятилетий! — воскликнул Тависток. — «Шерлок Холмс — благородный страж справедливости или извращенное орудие похоти?» Единственное, что от вас требуется, — снабдить меня несколькими яркими подробностями.

— Если вы не раскроете ваш источник информации, ничего от меня не получите.

Глаза Тавистока лукаво сузились.

— Неужели вы всерьез рассчитываете на успех своего расследования, если жители Уайтчепела будут считать вас убийцей?

Сыщик пожал плечами, но по тому, как напряглась его челюсть, я понял: ему в голову пришла та же мысль.

— Ну же, давайте. — Репортер вытащил блокнот из кармана пальто. — Всего несколько высказываний, и мы состряпаем самый волнующий заголовок, который когда-либо попадался вам на глаза.

— Спокойной ночи, мистер Тависток.

— Подумайте о вашей карьере! — отчаянно протестовал журналист. — Неужели вы не понимаете: она для меня ничего не значит — важно лишь, чтобы моя история была увлекательной.

Холмс покачал головой. Его лицо исказила гримаса отвращения.

— Я полагаю, Уотсон, на улице атмосфера гораздо чище.

Но вечерний воздух был по-прежнему вязким и каким-то тошнотворно едким. В таком тумане трудно было найти кэб, и мы молча дошли пешком до Риджент-стрит, погрузившись в невеселые мысли. Волей-неволей приходилось согласиться с едким заявлением Тавистока: если озлобление против Холмса будет и дальше столь же сильным, как в прошлую ночь, не только его расследование, но и сама жизнь окажется под угрозой.

Мы уже почти дошли до Бейкер-стрит, когда Холмс нарушил молчание.

— Вы совершенно правы, мой друг. Мне не удастся безнаказанно появляться в Уайтчепеле, пока умы отравлены клеветой, распущенной Тавистоком. За последние пять минут вы взглянули на меня четыре раза и подметили верно: рисунок в «Лондон Кроникл» возмутительно точен, отчего мы и пострадали прошлой ночью. — Я невольно улыбнулся, а Холмс горестно вздохнул. — Мне повезло, что у меня только одно доверенное лицо. Когда объясняешь свои действия, разрушаешь фундамент репутации.

— Ваша репутация…

— Сейчас, несомненно, сильно подорвана. Тем не менее я доволен, что повидал Тавистока. Охотно верю вам: он негодяй. И хотя подоплеку его статьи выявить не удалось, он проронил одну любопытную фразу.

— Какую?

— Сказал, что его источник информации желает защитить население. Если этот таинственный незнакомец всерьез думает, что жителям Уайтчепела будет лучше без меня, он или безумец, или…

Я ждал, что Холмс скажет дальше. Он покачал головой и продолжил:

— Одну гипотезу надо отбросить: будто у этого грубияна Тавистока есть какой-то повод преследовать меня. Он до омерзения ясно дал понять: ему все равно, назначат меня премьер-министром или привяжут к хвосту лошади, пустив ее вскачь, затем четвертуют и насадят голову на пику — лишь бы ему позволили все это расписать в своей статье.