Рейко замолчала и одним залпом осушила свой коктейль на водке так, как если бы это был просто стакан воды. В баре появились новые посетители. Чета пожилых людей, держа друг друга под руку, не спеша входила в бар; за другим столиком разместились двое мужчин средних лет. Мне казалось, что я уже начал понимать, что хотел сказать Ган, когда говорил, что Рейко — это черная дыра. Я лишь удивлялся, как этой девушке удавалось столь естественно игнорировать всех, кто находился вокруг. Казалось, она действует бессознательно: между ней и внешним миром не было никаких барьеров. Рейко сидела рядом со мной, но у меня складывалось такое впечатление, что, если бы она не обращалась ко мне, глядя мне в лицо, я бы уже засомневался в собственном присутствии. От этого она становилась еще более обаятельной. Я не мог не задаваться вопросом, что же видели ее глаза. Четыре вновь прибывших посетителя с интересом смотрели на нее, потягивая свой коктейль.

— Я… — начал было я. Я был очарован этим голосом ведущей детской передачи, этим лицом маленькой девочки.

— Да? — спросила Рейко, глядя в мою сторону.

Я чувствовал себя наэлектризованным до кончиков пальцев, как если бы втянул пять дорожек кокаина подряд. Как. интересно, должна была вести себя эта женщина, которая, казалось, живет, отрицая какую бы то ни было форму общения, в момент, когда ею овладевало желание? Я услышал слова Гана: «Это как коктейль из кокаина, экстази и бабок. Что бы ты там ни говорил, если девица — отпад, вся твоя жизнь — псу под хвост…»

— Вы знаете, почему господин Язаки стал бомжом? — спросил я.

Рейко долго смотрела на меня в упор, совершенно невозмутимо, затем ее взгляд обратился на пустой бокал, стоявший на столе. Она не выказала ни малейшей эмоции, но в то же время от нее исходила такая энергия, что я боялся, как бы бокал. стоявший перед ней, не разлетелся на куски. Хотя в этой силе не было ничего сверхъестественного и во взгляде не чувствовалось никакого особого напряжения. Эта была просто концентрация. Рейко умела собрать всю энергию своего сознания в один пучок, столь же стремительный, как луч лазера.

— Я… — Рейко запиналась на каждом слоге, который произносила —…не знаю, что за человек…

Она остановилась и посмотрела на свой бокал.

— …Мэтр, но… Бокал.

«…Рано или поздно, но даже этого мне будет вполне достаточно», — говорил Мэтр… Пустой бокал.

— Не знаю, ничего уже не знаю.

Крутя ножку бокала для коктейля, по дну которого перекатывалась капля водки.

— Я уже не знаю, кто я, и нет никаких причин, чтобы я понимала то, что происходит с другими.

Все так же теребя ножку бокала.

— Идиоты, которые думают, что все поняли, лишь засоряют землю своим присутствием.

Пальцы Рейко.

— Это людишки, не способные переносить страх.

Тонкие, сильные пальцы.

— И все же еще столько всего, что надо было бы понять.

Пальцы перестали шевелиться. Эти пальцы были гладкими, но твердыми, столь тонкими, длинными, столь нежными и в то же время шершавыми, что они должны были быть горько-сладкими на вкус, когда ты их сосешь, но они никогда бы не вызвали ни малейшего возбуждения, залезая к вам в рот. Я никогда еще не встречал подобной изогнутости. Белизна их резала глаза, при этом они были такие золотистые, загорелые. Ногти были длинные и казались прочными, но на самом деле, скорее всего, были хрупкими и ломкими. Линии ногтей неправильные. От этого создавалось впечатление, что пытка, должно быть, просто невыносима. Я видел, как вырывают ногти, как они медленно скользят из-под кожи. Две эти картины смешались у меня в мозгу. Мне казалось, что я вижу, как незаметно дышит полумесяц кутикул, наступающих на ноготь, вдыхающих, выдыхающих и умирающих на ногте. Каждая морщинка этих пальцев отвергала стыд и в то же время была покрыта стыдом. Глядя на пальцы Рейко, я в конце концов забыл, на что смотрел, я уже не мог сказать, были ли они белыми, составляли ли они часть тела. Само слово «палец» как будто повисло в воздухе. Это были просто отдельные органы. Вот какая картина застыла у меня в голове. Я никогда еще не видел пальцев, подобных этим. В сравнении с пальцами Кейко Катаоки, столь совершенными, столь тонкими и удлиненными, столь реальными, пальцы Рейко казались абстрактными, как запах, изображенный на полотне. Они вызывали у меня тошноту, настолько внушительной была сила возбуждения, исходившая от них. Я вздрогнул, представив себе на мгновение, как они цепляются за что-нибудь в порыве желания, поскольку тут же ощутил волю, которая при этом высвобождалась.

Пальцы Рейко.

Язаки освободил эти пальцы, пальцы, на концах которых находилась Рейко.

— Тебе необходимо понять собственную реакцию. — Рейко посмотрела на меня. — Ты должен уметь предвидеть свою реакцию, если этот парень тебе скажет, например…

Я опустил глаза.

«Если, например, кто-нибудь скажет тебе что-либо, как ты отреагируешь? Тебе нужно понять только это. Наши реакции — суть всего. Поскольку твоя реакция на ту или иную ситуацию полностью характеризует тебя!» — часто повторял Мэтр. Я не знаю, почему он стал бомжом. Я знаю лишь, что это человек, который ничего и никогда не делает против собственной воли. Я думаю, что он мог стать бомжом в ответ на что-нибудь. Я не могла бы сказать, на что, и мне все равно, кто он — бомж или чистильщик обуви, лишь бы жизнь его была вне опасности.

Это была реакция на Рейко, а она даже не отдавала себе в этом отчета. Язаки стал бомжом, отреагировав на Рейко. Социальные работники, которых я встретил в Нью-Йорке, в каком-то смысле открыли мне это, полагая, что Язаки играет в какую-то извращенную игру, шатаясь в обносках бомжа. И Ган тоже, сказав, что Язаки, вероятно, стал бомжом, чтобы написать роман, и находился под защитой мафии. Кейко Катаока разрыдалась, когда я сообщил ей. что Язаки стал бомжом. «Это все из-за нее… из-за этой девки», — несколько раз повторила она. Этой девкой была Рейко. И мне не надо было напрягаться, чтобы понять, что Рейко ничего не взяла у Язаки, потому что дело было не в этом. Речь не шла о том, чтобы завладеть чьей-то жизненной энергией, это была просто реакция, подобно тому, как безумный убийца, случайно пырнув ножом прохожего на улице, не собирается отнять его жизнь, смерть неизвестного оказывается простой реакцией, а убийца — катализатором.

После того как Рейко ушла, я вернулся к себе в номер и сразу позвонил Кейко Катаоке. Когда я закончил свой отчет, она спокойно сказала: «Хорошая работа». Затем она дала мне новые инструкции. Инструкции эти были совершенно нелепые, но, поскольку я слышал их из уст Кейко Катаоки, у меня складывалось впечатление, будто роль, которую она мне отводила, была как раз для меня. Причем, если бы эти инструкции выдавались мне бойким голосом, будь то голос Кейко Катаоки или кого-нибудь другого, я. вероятно, отказался бы. Но голос Кейко звучал в трубке как-то отстранение Я втянул еще одну дорожку кокаина и слушал как завороженный. Этот голос пол ностью удовлетворял мои желания, тем более что, кроме него, не было ничего, никакого другого физического фактора, который мог бы меня с ней связать: ни запаха, ни взгляда. Она приказала мне положить остатки порошка, который дал мне Язаки и половину которого я передал Рейко, в презервативы, проглотить их и вернуться в Японию. «Если вы доберетесь в Японию без проблем, я сама займусь промыванием и помогу вам их… извлечь». Я много раз мастурбировал, представляя себе, как Кейко Катаока делает мне промывание, видел, как она смеется, глядя на мои потуги как раз в тот момент, когда презервативы, один за другим, вываливаются в миску или в ночной горшок в номере, который она предусмотрела специально для этого. «Не пейте ничего холодного, никакого льда, — посоветовала она. — Единственная проблема в том, чтобы резина презерватива не затвердела».