Раден не предполагал, что его обвинят в убийстве гражданина по обороне. Как и то, что мрачный Муруленко убит. Слышанные им в отдалении выстрелы были не редкостью в последнее время. Напротив, редкостью давно стала тишина. Мало ли кто и в кого мог стрелять прошедшей ночью? Судя по звуку, пока доберешься к месту скоротечной схватки, победитель сто раз успеет перейти в другое место, найти же в темноте труп…

Да и не только в темноте. Пробитое пулями тело Муруленко было переброшено через забор в кусты, а так как дом в глубине двора уже с неделю был необитаемым, то и наткнулись на него абсолютно случайно. Наткнулись вездесущие мальчишки, затеявшие игру в казаки-разбойники. Прежде испугались, хотели поскорее убежать, а потом один из них узнал городского главнокомандующего. В итоге о находке было сообщено, куда следует, к дому подъехали борцы с контрреволюцией во главе с самим Шнайдером, погрузили тело в машину, наскоро опросили возможных свидетелей и уехали.

Никто из свидетелей свидетелем не был. Бурные времена быстро отучили людей от излишнего любопытства. Теперь, если где-то стреляли, каждый торопливо проверял запоры в собственном доме и старался не высовываться, чтобы самому не оказаться вольной или невольной жертвой.

Но главное – это не видеть, а говорить об увиденном. Угрюмые сотрудники Шнайдера быстро зачитали выбранным людям о том, что они видели в минувшую ночь, заставили подписаться под заранее написанным текстом, а сам текст выучить наизусть. Ну и, конечно, коротко предупредили, что бывает с двоечниками, неспособными запомнить короткий рассказ, а также с теми, кто любит рассказывать другим о процессе учебы.

Всего этого Раден не знал. С самого утра он был занят обучением новоявленных гусар. Натаскивал их в обращении с винтовкой, демонстрировал, как устанавливать прицелы, тренировал в заряжании и сборке-разборке оружия, проходил учение «пеший по-конному», показывал приемы владения саблей.

Изредка барон признавался себе, что его неудержимо тянет к Ольге. Он видел, как девушка прошла в госпиталь, да сам сходить к ней никак не мог. Главное – служба. Ротмистр слишком хорошо усвоил, что в бою учиться чему-либо поздно. Успел отработать загодя какой-нибудь прием, сумеешь его применить, нет – разговоры излишни. Другой продемонстрирует тебе свою ловкость во владении оружием, и это будет последнее, что тебе удастся увидеть в жизни.

Вот и приходилось гонять неоперившуюся молодежь. Гонять неистово, до седьмого пота, самому же молиться, чтобы судьба дала побольше времени на столь необходимую учебу.

– Перекур пятнадцать минут, – к радости усталых бойцов наконец бросил барон.

Ни у кого из вчерашних гимназистов часов все равно не было. Да хоть бы и были! В армии единственно правильно идущие часы – это часы непосредственного командира.

Интуитивно, без всякой осмысленной мысли Раден перед самым перекуром переместился с новобранцами так, что вход в госпиталь оказался рядом. Теперь ему надо было сделать лишь несколько шагов, а там долгожданная прохлада коридоров, двери в палаты и подсобные помещения, а за одной из дверей – она. Девушка, которая вчера вечером была так ласкова с ним.

Многое учел на подсознательном уровне барон. Многое, кроме одного. Того, как сильно будет биться сердце и внезапная необъяснимая робость заставит подыскивать предлоги, чтобы отказаться от своего плана.

И вроде не кадет перед первым свиданием. Если подумать, то все в жизни уже было. Прогулки под луной, страстные объятия, любовь настоящая и любовь продажная, расставания и встречи, измены, предательства. Раден давно относился к женщинам спокойно, без излишней суеты. Попадался момент – пользовался им, нет – не особенно огорчался. Помнил, что будет жить – будут и женщины, а нет – на том свете воспоминания ни к чему.

Сейчас же он стоял на ступеньках и, соблюдая видимость спокойствия, курил. Перекур все-таки, не просто отдых.

Черт, как любит приговаривать Сухтелен! Как же заставить себя войти внутрь? Порой необычайно трудно сделать простейшую вещь. А ведь не сделаешь – и будешь потом проклинать себя за упущенный миг возможного счастья.

Гусар же, в конце концов!

Последний аргумент подействовал. Раден отбросил недокуренную папиросу и со вздохом (решительно не получилось) вошел в здание.

Заданные словно невзначай вопросы, путаные неопределенные ответы… Слава Богу, навстречу вышел Барталов, достаточно бодрый по случаю утра и отсутствия свежих раненых.

– Здравствуйте, милейший барон! – Стоило доктору хоть раз поговорить с кем-либо подольше, и он считал своим долгом беседовать с ним каждый раз, когда позволяла обстановка и время. – Вы слышали новость из этого, как его, Рябцева? Целое село оборотней! А я, так сказать, надеялся, что случаи буквального превращения человека в животных останутся единичными. Похоже, процесс идет по нарастающей.

– Павел Петрович, насколько помнится, начало революции было вполне нормальным. В смысле, не отмеченным ничем сверхъестественным. – Говорить хотелось о другом, однако Раден постарался быть терпеливым и соответствовать настрою доктора.

– Правильно заметили. – Барталов посмотрел на собеседника с долей уважения, что с ним бывало не очень часто. Да и больные, его обычные собеседники, предпочитали говорить о своих ранах, а не философствовать на общие темы. – Зверства случались с первых дней, но буквального, так сказать, превращения в зверя тогда еще не наблюдалось. Или для подобных злых чудес необходима некоторая критическая масса свободы? Перерастание ее в некое новое качество. Хотя, может быть, пробуждение скрытых способностей тоже требует времени. Беда в том, что у нас не хватает данных. Знать бы заранее, чем все, так сказать, обернется, можно было бы провести соответствующие наблюдения, а так…

– Так не до наблюдений ведь было, – напомнил Раден.

До конца перекура оставалось не очень много времени, и ротмистр чувствовал себя словно на иголках. Но как-то неловко было уходить от разговора, спрашивать без перехода об одной из медсестер, а уж идти к ней…

– Наблюдать, милейший барон, полезно всегда, – наставительно изрек Павел Петрович. – Я, например, смотрю на вас и вижу, как приятный во всех отношениях молодой человек разрывается между желанием повстречаться с некой особой и невозможностью обидеть меня. Полно, барон, разве можно обижаться на чувство?

Если бы Раден умел краснеть, обязательно покраснел бы. К счастью же для себя, отвык еще в первых классах кадетского корпуса и потому просто смутился.

– Ладно-ладно. Я же все, так сказать, понимаю и даже несколько завидую. Светлое чувство на фоне всеобщего изуверства – это, знаете ли, штука, способная перевернуть мир. – Барталов ободряюще хлопнул ротмистра по плечу и слегка подтолкнул его. – Идите, отважный герой! Ваша принцесса находится за третьей дверью слева. Одна, наедине с постельным бельем.

Доктор добродушно улыбнулся и двинулся дальше. Радену же не осталось ничего другого, как воспользоваться его советом. Пусть волнение заставляло сердце биться сильнее и каждый шаг давался с трудом, однако стоять в коридоре было нелепо.