одинокой жизни Анны Михайловны. Срублена она была теперь под самый корень, и в утешение ей не оставалось даже того гадкого утешения, которое люди умеют находить в ненависти и злости. Анна Михайловна была не такой человек, и Дора не без основания часто называла ее «невозможною».

В тот самый день, ниццскими событиями которого заключена вторая часть нашего романа, именно накануне св. Сусанны, что в Петербурге приходилось, если не ошибаюсь, около конца пыльного и неприятного месяца июля, Анне Михайловне было уж как-то особенно, как перед пропастью, тяжело и скучно. Целый день у нее валилась из рук работа, и едва-едва она дождалась вечера и ушла посидеть в свою полутемную комнату. На дворе было около десяти часов.

В это время к квартире Анны Михайловны шибко подкатил на лихаче молодой белокурый барин, с туго завитыми кудрями и самой испитой, ничего не выражающей физиономией. Он быстро снялся с линейки, велел извозчику ждать себя, обдернул полы шикарного пальто-пальмерстона[99] и, вставив в правый глаз стеклышко, скрылся за резными дверями парадного подъезда.

Через минуту этот господин позвонил у магазина и спросил Долинского. Девушка отвечала, что Долинского нет ни дома, ни в Петербурге. Гость стал добиваться его адреса.

– А лучше всего, – просил он, – попросите мне повидаться с хозяйкой.

«Что ему нужно такое?» – раздумывала Анна Михайловна, вставая и оправляясь.

Гость между тем топотал по магазину, в котором от него разносился запах гостинодворского эс-букета.

– Мое почтение! – развязно хватил он при появлении в дверях хозяйки и тряхнул себя циммермановской шляпой по ляжке.

Анна Михайловна не просила его садиться и сама не села, а остановилась у шкапа.

Анна Михайловна знала почти всех знакомых Долинского, а этого господина припомнить никак не могла.

– Вам угодно адрес Нестора Игнатьича? – спросила она незнакомого гостя.

– Да-с, мне нужно ему бы отослать письмецо.

– Адрес его просто в Ниццу, poste restante[100].

– Позвольте просить вас записать.

– Да, я говорю, просто: Nicce, poste restante.

– Вы к нему пишете?

Анна Михайловна взглянула на бесцеремонного гостя и спокойно отвечала:

– Да, пишу.

– Нельзя ли вам переслать ему письмецо?

– Да вы отошлите просто в Ниццу.

– Нет, что ж там еще рассылаться! Сделайте уж милость, передайте.

– Извольте.

– А то мне некогда возжаться. – Гость подал конверт, написанный на имя Долинского очень дурным женским почерком, и сказал: – Это от сестры моей.

– Позвольте же узнать, кого я имею честь у себя видеть?

– Митрофан Азовцов, – отвечал гость.

– Азовцов, Азовцов, – повторяла в раздумье Анна Михайловна, – я как будто слыхала вашу фамилию.

– Нестор Игнатьич женат на моей сестре, – отвечал гость, радостно осклабляясь и показывая ряд нестерпимо глупых белых зубов.

Теперь и почерк, которым был надписан конверт, показался знакомым Анне Михайловне, и что-то кольнуло ее в сердце. А гость продолжал ухмыляться и с радостью рассказывал, что он давно живет здесь, в Петербурге, служит на конторе и очень давно слыхал про Анну Михайловну очень много хорошего.

– Моя сестра, разумеется, как баба сама виновата, – произнес он, зареготав жеребчиком. – Ядовита она у нас очень. Но я Нестора Игнатьича всегда уважал и буду уважать, потому что он добрый, очень добрый был для всех нас. Маменька с сестрою там как им угодно: это их дело. Они у нас два башмака – пара. На обухе рожь молотят и зерна не уронят. – Азовцов зареготал снова.

Анна Михайловна созерцала этот экземпляр молча, как воды в рот набравши.

Экземпляр поговорил-поговорил и почувствовал, что пора и честь знать.

– До свиданья-с, – сказал он наконец, видя, что ему ничего не отвечают.

– Прощайте, – отвечала Анна Михайловна и позвонила девушке.

– Очень рад, что с вами познакомился. Анна Михайловна поклонилась молча.

– К нам на контору, когда мимо случится, милости просим.

Хозяйка еще раз поклонилась.

– Нет, что же такое! – разговаривал гость, поправляя палец перчатки. – К нам часто даже довольно дамы заходят, чаю выкушать или так отдохнуть. – Пожалуйста, будьте столько добры!

– Хорошо-с, – отвечала Анна Михайловна. – Когда-нибудь.

– Сделайте ваше такое одолжение!

– Зайду-с, зайду, – отвечала, чтоб отвязаться, Анна Михайловна.

Проводя гостя, она несколько раз прошлась по комнате, взяла письмо, еще прочла его адрес и опять положила конверт на стол. «Письмо от его жены! – думала Анна Михайловна. – Распечатать его или нет? Лучше отослать ему. А если тут что-нибудь неприятное? Если опять какой-нибудь глупый фарс? Зачем же его огорчать? Зачем попусту тревожить?» – Анна Михайловна взялась за конверт и положила палец на сургуч, но опять задумалась. «Становиться между мужем и женой! Нет, не годится», – сказала она себе и положила письмо опять на стол. Вечер прошел, подали закуску. Анна Михайловна ела очень мало и в раздумье глядела на m-lle Alexandrine, глотавшую все с аппетитом, в котором голодный волк, хотя немножко, но все-таки, однако, уступает французской двадцатипятилетней гризетке. После ужина опять письмо завертелось в руках Анны Михайловны. Ей, как Шпекину, в одно ухо что-то шептало: «не распечатывай», а в другое: «распечатай, распечатай!» Она вспомнила, как Дата говорила: «Нет, мои ангельчики! Если б я когда полюбила женатого человека, так уж – слуга покорная – чьи бы то ни были, хоть бы самые законные старые права на него, все бы у меня покончилось». – «В самом деле! – подумала Анна Михайловна. – Что ж такое; если в письме нет для него ничего неприятного, я его отошлю ему; а если там одни мерзости, то… подумаю, как их сгладить, и тоже отошлю». Она зажгла свечу в комнате Долинского и распечатала конверт.

На скверной, измятой почтовой бумажке рыжими чернилами было написано следующее:

«Вы честным словом обязались высылать мне ежегодно пятьсот рублей и пожертвовали мне какой-то глупый вексель на вашу сестру, которой уступили свою часть вашего киевского дворца. Я, по неопытности, приняла этот вексель, а теперь, когда мне понадобились деньги, я вместо денег имею только одни хлопоты. Вы, конечно, очень хорошо знали, что это так будет, вы знали, что мне придется выдирать каждый грош, когда уступили мне право на вашу часть. Я понимаю все ваши подлости».

Анна Михайловна пожала плечами и продолжала читать далее:

«Возьмите себе назад эту уступку, а я хочу иметь чистые деньги. Потрудитесь мне тотчас их выслать по почте. Вы зарабатываете более двухсот рублей в месяц и половину можете отдать жене, которая всегда могла бы быть счастлива с лучшим человеком, который бы ценил ее, ежели бы вы не завязали ее век. Если вы не захотите этого сделать – я вам покажу, что вас заставят сделать. Вы можете там жить хоть не с одной модисткой, а с двадцатью разом – вы