– После родов располнела, – призналась она, скромно потупившись. – Гормоны.

– Конечно.

Он сел, поскольку разговаривать лежа было неудобно. Он чувствовал себя до отвращения беззащитным, пусть бы и сама мысль о том, что Машка причинит ему вред, была смешна. Она же сидела, теребила волан на юбке, вздыхала.

– Нет, я не думаю, что она сбежала, – сказал он. – Сбегают от мамки-папки или, на худой конец, от муженька. А Маргоша была свободна. Если бы захотела уйти, то пожалуйста. Держать бы ее никто не стал. Забрала бы сумки и…

– У нее очень дорогой чемодан, – Машка вздохнула и сгорбилась. – Не только чемодан. Ты, наверное, не знаешь, но она много тратила… на шмотье и вообще… она всю жизнь мечтала жить красиво.

– Дура.

– Не дура, просто… несчастная очень.

С этим он мог бы и поспорить. Кто мешал Маргоше стать счастливой? Никто. Вышла бы за Стасика, пожила бы пяток лет в комнатушке съемной, в той, в которой они с Васькой ютились, пока дело подымали. Зато после была бы в шоколаде.

Небось Стаськина супруга локти себе кусает от злости.

– У нее мало что осталось, – Машка вновь вздохнула. Как-то у нее получалось вздыхать печально, едва ли не трагически. – Она очень рассчитывала на Ваську.

– Не только она.

– Да, но… я не о том. Я о другом. Она отсюда не ушла бы, особенно если без вещей… Я думаю, что случилось страшное.

– Что?

– Не знаю… ее убили.

Интересно, откуда эта мысль взялась в Машкиной пустой голове. Не сама же собой возникла… или сама собой? Вариантов-то немного. И пожалуй, ему и вправду следовало бы разыграть отъезд, но не подумал… а вот с Машкой…

– И кто?

– Не знаю, – так же ответила она и, понизив голос, добавила: – Анна…

– Что? – это он не готов был услышать. – При чем здесь Анна?

– Как при чем? Мстит! Ты… ты только не смейся! Я в кино такое видела! Там тоже девушку убили, и дух ее не мог себе покоя найти, пока не отомстил всем виноватым… и теперь вот…

– То есть, – от смеха он губу прикусил, сдерживаясь с немалым трудом, – ты полагаешь, что призрак Анны что-то сделал с Маргошей?

Машка кивнула.

– Ты тоже думаешь, что я… дура?

Дура, еще какая, это всем было ясно изначально, но с Машкой мирились. Где-то с ней даже забавно было, да и, несмотря на дурость, была она незлой, но напротив, весьма даже сострадательной. Легкой в общении.

В компании Маргоши и Ники легкости недоставало категорически.

– Послушай, – он взял Машку за руку, пухлую такую руку с длинными розовыми ногтями. – Даже если допустить, что Анна вдруг… воскресла… ну, или стала духом…

– Полтергейстом!

– Ладно, полтергейстом. Ты сама подумай, за что ей Маргоше мстить? Убил мужчина.

– Я… – Машка сглотнула и призналась: – Мне кажется, Маргоша знала, кто ее… с самого начала знала и ничего никому не рассказала.

И хорошо. Тогда, много лет тому назад, он был неопытен и вряд ли сумел бы справиться с Маргошей и избежать ненужного внимания. Взяли бы… но стоит ли думать о том, чего не случилось?

– И еще Ника…

– А что Ника? – Ему подумалось, что, кажется, в этой компании он многого не видел, не понимал. – Она тоже… знает?

Не знает. Ника стерва похлеще Маргоши, и догадывайся она о том, что случилось на самом деле, уж не отказала бы себе в удовольствии знание сие использовать.

– Нет, – подтвердила его догадку Машка и кулачки стиснула. – Но она хотела, чтобы Анна умерла… понимаешь, я… это уже давно было, но я слышала… и теперь вот…

– Рассказывай, – он подавил зевок. Вот что его в Машке бесило, так это ее вечная неспособность правильно подобрать слова. Она вздыхала, мямлила и ныла, перемежая полезную информацию с пустой, о собственных бесконечных проблемах.

Но ныне Машка, верно, от страху заговорила спокойно.

Машеньку любили родители. И не только родители, но дяди, тети и даже зловредная соседка с первого этажа. Машенька с ней здоровалась и не боялась соседкиной облезлой собачонки, которая всякого облаивала с остервенением. Машку любили друзья за спокойный характер, школьные учителя и, казалось, все люди, с которыми Машке только приходилось встречаться. И она пребывала в счастливой уверенности, что люди, ее окружающие, сами по себе замечательны.

В университете не то чтобы Машка испытала потрясение, столкнувшись с действительностью, скорее уж эта действительность ее разочаровала.

Люди были злыми. Нет, к Машеньке по-прежнему относились если не с любовью, то с глубокой симпатией, а вот друг к другу… И почему-то особенно злыми были девушки.

– Не понимаю, – сказала Машенька как-то.

Это был обыкновенный вечер и обыкновенный разговор на кухне Никиной квартиры, которая самой Машке казалась огромной. Ее-то родители пусть и не бедствовали, но этакие хоромы снимать не стали, рассудив, что лучше на сэкономленные деньги Машеньку потом в Турцию отправят отдыхать. Или в Египет.

Главное, что Машенька вынуждена была делить съемную однушку еще с двумя однокурсницами, которые, странное дело, несмотря на уверения в дружбе и взаимной симпатии, так и норовили испортить Машенькины вещи.

– Чего не понимаешь? – спросила Ника, прикусывая мундштук.

Курить она начала недавно, решив, что сигареты замечательно вписываются в новый ее взрослый образ. К нему прилагались платья в обтяжку и туфли на огромной платформе.

– Ты терпеть не можешь Марго, а она с трудом выносит тебя. Тогда почему вы вместе?

Машенька не курила. Она знала, что от сигарет портится цвет лица и зубы, вон у отца совсем желтыми стали.

– Интересный вопрос… – Ника выпустила струйку дыма. – Иногда ты кажешься такой дурой…

И вовсе Машенька не дура. Да, учеба дается ей нелегко, но она старается.

А что до остального, то люди странные, но с этим Машенька смирилась.

– Прости, но на правду не обижаются, – пепел Никуша сбивала ноготочком, и он падал на скатерть, а Никуше было все равно. – Ты – дура, Марго – стерва… Мир вообще несправедлив. Я просила папашу в приличный столичный вуз меня устроить, а он сказал, что на приличный и столичный у меня мозгов не хватит, если самой поступать, и запихнул сюда.

Никуша фыркнула, и Машенька поняла, что на отца она обижена, несмотря на то, что он снимает эту квартиру, оплачивает и прочие Никушины прихоти, и даже обещал машину купить.

Машенька вздохнула. У ее отца была почти новая иномарка, но к ней Машеньку допускали только в статусе пассажирки. И единственный раз, когда она заикнулась об учебе на права, отец едва ли не скандал устроил: мол, нечего бабе за рулем делать. И вообще, на дорогах опасно.