На серых, обескровленных губах Иэна мелькнула слабая улыбка.

— Бригем…

— Я здесь, сэр.

Зрение старика было уже затуманено, и Иэн сосредоточился на голосе.

— Не приручай мою дикую кошку. Она умрет от этого. Ты и Колл должны заботиться о малютке Гвен и Мэлколме. Об их безопасности.

— Даю вам слово.

— Моя шпага… — Иэн дышал с трудом. — Передайте ее Мэлколму. У тебя, Колл, есть своя.

— Он получит ее, папа. — Колл склонился к руке Иэна.

— Мы сражались за правое дело. Это было не напрасно. — Он открыл глаза в последний раз. — Наш род — королевский, парень. Мы Мак-Грегоры, несмотря ни на что.

Несколько человек должны были доставить тело в Гленроу, но Колл отказался ехать с ними.

— Отец бы хотел, чтобы я оставался с принцем, — сказал он Бригему, когда они вышли под мокрый снег. — Жаль, что он умер, когда мы повернулись спиной к Лондону.

— Это еще не конец.

В глазах Колла блестели слезы и гнев.

— Да, клянусь Богом, это не конец.

Кланы быстро теряли воодушевление, когда становилось ясным, что вторжение в Англию захлебнулось. Участились случаи дезертирства, поэтому было решено консолидировать силы на севере Шотландии. Но вожди продолжали спорить, даже когда мятежники перешли вброд ледяные воды Форта и двинулись на север к Грейт-Глену. На семь зимних недель Чарлз устроил базу в Инвернессе. Бездействие вновь начало собирать свою дань, уменьшая количество еще недавно пополнявшихся войск. Во время этих недель часто вспыхивали краткие, но жестокие битвы. Якобиты вновь победили, взяв Форт-Огастес — ненавистную английскую крепость в сердце Хайлэндса, — но люди тосковали по решительной победе и дому. Тем временем Камберленд собирал силы. Казалось, зима никогда не кончится.

Шел снег, когда Сирина стояла у могилы отца. Он вернулся к ним почти месяц назад, и весь Гленроу оплакивал его. Сама Сирина горько рыдала, вспоминая громовой голос Иэна, силу его рук и смех в его глазах.

Она предпочла бы ярость слезам, но гнев покинул ее. Осталось только глубокое, всепоглощающее горе, которое терзало ее сердце даже теперь, когда ребенок шевелился в ее чреве.

Беспомощность делает ее тело и сердце слабыми, думала Сирина. Никакая работа, ярость или любовь не вернут отца и не изгонят выражение боли из глаз матери. Мужчины сражаются, а женщины горюют.

Сирина закрыла глаза, позволив холодным снежинкам жалить ее щеки. Она уже потеряла одного человека, которого любила. Как ей жить дальше, если она потеряет другого?

Проклятый мятеж, думала она, смахивая со щек слезы и снег. Но мятеж был справедливым. Если люди верят во что-то, они добровольно идут сражаться и умирать. Так говорил ее отец. Как она могла это оспаривать?

— Мне так тебя не хватает, — шептала Сирина. — И я боюсь. Понимаешь, я жду ребенка — твоего внука. — Она погладила свой округлившийся живот. — Я ничего не могла сделать, чтобы спасти тебя, так же как не могу сделать ничего, чтобы защитить Бригема и Колла. О, папа, я жду ребенка, но какая-то часть меня желает, чтобы я была мужчиной, могла бы взять шпагу и отомстить за тебя. — Сирина порылась в карманах, и ее пальцы нащупали носовой платок, который дал ей Бригем много месяцев тому назад. Она прижала его к щеке, используя как талисман, помогающий явственно представить себе мужа. — Он в безопасности? Ведь он даже не знает, что у нас будет ребенок. Я бы хотела поехать к нему… — Сирина снова почувствовала, как шевелится ребенок. — Но я не могу. Я не могу защитить его, но могу защищать и сражаться за свое дитя.

— Рина?

Повернувшись, Сирина увидела стоящего неподалеку Мэлколма. Падающий снег разделял их, но она видела его дрожащие губы и слезы в его глазах. Молча она раскрыла объятия.

Пока Мэлколм плакал, Сирина прижимала его к себе. Утешая его, она утешала и себя. Мэлколм держался мужественно, вспоминала она, стоял, как воин, прямо, сжимая руку матери, пока священник произносил последние слова над могилой их отца. Тогда он был мужчиной, а теперь стал маленьким мальчиком.

— Я ненавижу англичан! — Его голос приглушала шаль сестры.

— Знаю. Мама бы сказала, что это не по-христиански, но иногда мне кажется, что есть отдельное время для ненависти, как есть особое — для любви.

— Папа был храбрым воином.

— Да. — Сирина заставила себя улыбнуться, отодвинув брата от себя и глядя на его залитое слезами лицо. — Ты не думаешь, Мэлколм, что храбрый воин предпочел бы умереть, сражаясь за то, во что он верит?

— Они отступили, — с горечью произнес Мэлколм, и Сирина увидела в его глазах блеск, похожий на блеск в глазах Колла.

— Да. — Письмо, которое она получила от Бригема, описывало маневр, его разочарование им и усиливающийся раскол в войсках. — Я не понимаю стратегии генералов, Мэлколм, но знаю, что, победит принц или проиграет, ничего уже не будет как прежде.

— Я хочу поехать в Инвернесс и сражаться.

— Мэлколм…

— У меня есть шпага отца, — прервал он. — Я умею ею пользоваться и воспользуюсь, чтобы отомстить за него и поддержать принца. Я не ребенок.

Сирина снова посмотрела на него. Маленький мальчик, который плакал в ее объятиях, опять стал мужчиной. Он был ростом до ее плеча, его подбородок выпятился, пальцы стискивали рукоятку кинжала. Да, он мог бы сражаться, со страхом осознала Сирина.

— Нет, ты не ребенок, и я верю, что ты можешь пользоваться отцовской шпагой, как мужчина. Я не стану останавливать тебя, если сердце велит тебе ехать, но прошу подумать о матери, Гвен и Мэгги.

— Ты можешь позаботиться о них.

— Да, я бы постаралась, но ребенок внутри меня растет с каждым днем. — Сирина взяла его руку в свои. Она была холодной и на удивление сильной. — И я боюсь, хотя не могу сказать об этом маме и остальным. Когда я стану такой же тяжелой, как Мэгги, как я смогу защитить их, если придут англичане? Я не прошу тебя не сражаться, Мэлколм, и не говорю, что ты ребенок. Но я прошу тебя быть мужчиной и сражаться здесь.

Он отвернулся, глядя на отцовскую могилу. Снег лежал на ней мягким белым покрывалом.

— Отец бы хотел, чтобы я остался.

Чувствуя облегчение, Сирина коснулась его плеча:

— Да. Нет позора в том, чтобы оставаться в тылу, если это правильно.

— Но это трудно.

— Знаю. — Она обняла его за плечи. — Поверь мне, Мэлколм, есть вещи, которые мы можем сделать. — Сирина размышляла вслух. — Если войска принца так близко, как в Инвернессе, англичане тоже недалеко. Мы не можем сражаться в Гленроу — нас слишком мало, и почти все женщины и дети.

— Думаешь, англичане придут сюда? — В его голосе слышалась надежда, смешанная со страхом.

— Начинаю так думать. Разве мы не получили сообщение о битве при Мой-Холл?