Пусть он рассказывает что угодно! Эти полезные сведения не имеют никакого отношения к тому чувству, которое наполняет меня сейчас. Я приобщаюсь к Красоте. Мои опасения оказались напрасными. Встреча с мавзолеем, в котором воплощена душа Индии, прошла замечательно. Ни рекламы туристских бюро, ни эрудиция всех гидов мира не смогут помешать мне увидеть Тадж-Махал по-своему. Я увидел его по-казахски. Разве этот белый купол с вонзившимся в небо полумесяцем не напоминает своей округлостью просторную белую казахскую юрту? А эти удивительные геометрические очертания верхней части, разве не похожи они на деревянный круг потолка юрты? Ведь точно так же он изящно сужается и завершается красивой отделкой. Нижняя часть полушара своим плавным сужением вызывает у меня привычный образ тонкого девичьего стана, туго перехваченного широким позолоченным поясом.

— С чем бы ты сравнил это чудо? — спрашивает меня кто-то из попутчиков.

Я ограничиваюсь неопределенными междометиями. Ведь не говорить же вслух о том, что все это сооружение почему-то будит во мне память о выстоенной поджарой скаковой лошади, напрягшейся перед первым прыжком. И вообще лучше помолчать, чтобы не обнаружить своей растроганности, не прослыть сентиментальным. Тем более что в голову приходят самые необычайные мысли. Например, я думаю про себя, что вся эта бессмертная архитектурная композиция имеет в своем строении нечто общее с казахской песней, с тем ее моментом, когда мелодия перед крутым взлетом как бы набирает силу в упругих, величаво-спокойных сдержанных звуках…

Однако, чтобы приблизиться вплотную к мавзолею, нам предстоит еще пройти метров триста. Мы идем мимо фонтанов. Они дарят блаженную прохладу. Они, а вместе с ними и священная река Джамна, текущая за мавзолеем, оберегают белоснежный лик Тадж-Махала от зноя, от раскаленных солнечных лучей. Ведь белый мрамор, как и белолицая красавица, не любит ослепительного солнца. А мы сейчас как раз входим в царство белого мрамора. Светящегося белого мрамора. Впервые вижу такое скопление этого благородного камня. Из него целиком сделан не только сам мавзолей, но и все вокруг. Оказывается, мрамор полон тайны. Он может быть одновременно монументальным и легким, плотным и ажурным. Может восприниматься как непробиваемый металл и как нежный платок из белого шелка. Он осчастливает глаз и возвышает душу.

У самого входа в гробницу мы задерживаемся, чтобы еще раз выслушать объяснения гида о том, как тонко чувствовали законы перспективы художники тех времен. В самом деле, по размеру буквы в изречениях из корана, венчающих обе стороны входа в Тадж-Махал, кажутся одинаковыми с теми буквами, что у самой стенки, внизу. Еще наш гид говорит о том, что в искусстве орнамента мусульмане — непревзойденные мастера. Ведь они специализировались именно на орнаменте, поскольку ислам запрещает изображение бога и человека.

Гид спрашивает нас, что мы думаем о красках, которыми выполнены рисунки цветов по внутренним степам и высоко-высоко над входом. В ответ на наше заверение, что это замелельные краски, наш гид, торжествуя, сообщает, что никаких красок тут вообще нет. Это тончайшая инкрустация из разноцветных драгоценных камней.

Да, именно о таких мастерах казахи говорят: «Он из дерева узлы вяжет». Только зодчие Тадж-Махала вязали узлы не из дерева, а из камня. И не только узлы, но удивительные ювелирные узоры. Такие, например, как на мраморной белой ограде, оторачивающей надмогильные камни Мумтаз и Шахджахана. Не железные прутья, а нежно сплетающиеся стебли цветов держат эту ограду.

Узнаем от гида, что вначале надгробие Мумтаз было ограждено золотой решеткой. Но верховный визирь Шах-джахана осмелился подать властелину совет: не искушать злодеев, которые могут позариться на золото. Лучше — мрамор.

Внутри мавзолея, под глубоким сводом купола, — две могилы, а под малыми куполами, в четырех углах мавзолея, — четыре просторных зала, молельни.

И многие наши современники, приезжие и индийцы, стирая грани эпох, приходят сюда и молятся за давным-давно усопших. Вот юноша индиец, стоявший до сих пор молча у могильной ограды, неожиданно прокричал что-то пронзительным голосом муэдзина, и шестикратное эхо взволнованно откликнулось на возглас.

И вообще на дорогах, ведущих к Тадж-Махалу, видны далеко не одни туристы. По ярко-зеленому бархатистому газону великолепными цветовыми пятнами выделяются легкие грациозные фигуры женщин в красных и синих сари. На их смуглых тонких руках — тяжелые браслеты, в ушах — искристые разноцветные серьги. Мужчины индийцы — все в белом — куда медлительнее, чем женщины. Вся их манера держать себя подчеркнуто сдержанно полна достоинства, но в то же время и предупредительности по отношению к гостям.

Ко всем гостям. Даже вот к этим странным молодым существам в живописных лохмотьях, с грязными засаленными космами до плеч, с непроходимыми зарослями бород. Они шлепают босиком по воде фонтанов Тадж-Махала. Это хиппи — посланцы современного цивилизованного мира. В странах Запада, где они бродят уже давно, никого больше не поражает и не эпатирует эксцентричность их одеяний и поведения. Но на фоне индийского пейзажа и нравов, на фоне Тадж-Махала, этого чуда, созданного человеческим гением, фигуры западных хиппи царапают глаз, наводят на размышления о парадоксах нашего времени. Ведь эти хиппи — внуки и правнуки тех высокомерных западных «цивилизаторов», что двести лет жили за счет богатств Индии и в то же время снисходительно третировали ее, толковали о ней как о нищей и грязной стране. Теперь они ищут здесь некую истину.

Наряду с хиппи здесь можно увидеть и мусульманских паломников, бредущих на поклонение древней святыне. Это почти черные, насквозь прокаленные неистовым солнцем, изможденные старики и старухи. Они еле волочат ноги, продвигаясь как бы прямиком из какого-нибудь четырнадцатого или пятнадцатого века… А здесь смешиваются с западными хиппи, прокламирующими всем своим видом возвращение во тьму первобытных времен.

Однако и на солнце есть пятна. В несказанной гармонии Тадж-Махала мы обнаруживаем изъяны, нанесенные временем. В одной из молелен мы примечаем небольшие трещины на стене и безжалостно делимся своими наблюдениями с нашим добрым Шанкаром Шармой. Он смущен. Он так оправдывается, точно начальником строительства этого здания, возведенного триста пятьдесят лет назад, был он сам. Он обстоятельно объясняет, что стены под мраморной облицовкой сделаны из обожженного кирпича. Кирпичи скреплены железными прутьями. От зноя железо расширяется — и вот эти трещинки… Господа русские туристы должны понять, что уровень научных знаний, которыми располагали строители три с половиной столетия назад, был далеко не нынешний…

Мы уж и не рады, что подняли вопрос о трещинах, и успокаиваем нашего доброго гида, снова выражая восхищение совершенством Тадж-Махала. А трещины эти — такая мелочь.

Но