— Нет, как всегда.

— Я думал, вы переводили им, что сказал Он. Вы же с ними еще потом о чем-то говорили.

— Я говорила о том, что остаюсь с вами, — мне было предложено уйти.

— Спасибо, — как бы сам с собою: — Остаетесь… угу… А так больше ничего он не сказал?

— Отчего же. Зачитал их требования.

— И чего они требуют?

— Чего они требуют? — переспросила переводчица. Она отвлеклась: Юрина рубашка приковала к себе ее взгляд, — но на рубашке не бывает расстегнутых ширинок, так что спокойно… А, предательский магендавид! (Юру даже бросило в пот, в жар, во все сразу.) Нет, не надет… уф… Хотя, может, и зря не надет. — Они много чего требуют. Чтобы советское правительство вступило с ними в переговоры. Чтобы советские евреи могли беспрепятственно уезжать в Израиль.

— Ишь чего захотели! — И вяло прокомментировал: — Сионистские молодчики.

— Они угрожают, — не без колебаний продолжала переводчица, — начиная с шести часов вечера, если их требования не будут выполнены, каждый час сбрасывать с Эйфелевой башни по человеку… извините, я должна взять трубку.

Григорий Иваныч догнал ее у самого телефона и зашептал:

— А они не могут сбросить… по-настоящему?

— Это вы у Трушиной спросите… Алло, алло, — заговорила она по-французски, беря телефонную трубку.

Григорий Иваныч выглядел скорей озабоченным, чем потрясенным. «Шкуры… жалеешь их…» Рука его потянулась к ручке двери (в туалет), но он сказал себе решительное «нет», крякнул, подтянув брюки (не до подмышек, как Зайончик юбку, но пальцев на пять). На шестой ступеньке его глаза оказались вровень с валявшейся шляпой. Пошел надел, а причесаться забыл, прядь так и продолжала свисать из-под полей шляпы — словно к ее изнанке был когда-то приклеен клоунский парик и это все, что от него осталось.

— Задавайте мне вопросы, — говорила повторявшая подвиг Януша Корчака переводчица. — Да, рядом… С нами обращение хорошее… Совершенно спокойно, никакой паники — поют народные песни. Перед тем немного помолились. Нужна питьевая вода, продовольствие… я не знаю, может быть, одеяла… ах да! «Респрим». Передаю… Хорошо. Сегодня в «Журналь телевизе» будет зачитано их обращение к правительствам и народам мира. — Она выразительно глядит на террориста, а тот брутально вырывает трубку. Снова: московские фараоны, сибирские пирамиды — в шесть часов вечера первый Икар.

Говномесилки друг к дружке больше не жались, как сгрудившиеся на крохотном островке. Вода спала? Или групповой снимок уже сделан? Вот и Надя встала и, позабыв одернуть юбку, пошла разведать, куда делась Петренко. Остальные проследовали путем Григория Иваныча… Кроме Сычихи. Сычиха, обросшая с одного бока Юрой, так и несла свой крест. Но предел есть всякому терпению. Рая очень деликатно сказала, что ей надо на минуточку, занять очередь, и тут же назад, тут же…

Как Юра, так мог выглядеть либо припавший ухом к земле, либо — бери и обводи мелом. Нет, не последнее, все же Юра был жив. Но под ним раскачивалась Эйфелева башня. Все сильней и сильней — чтобы сбросить его. Юра заклинал себя как-то доползти до этих парней — о том, чтоб идти, не было и речи, — доползти, показать паспорт, объяснить, что на такой высоте у него разрывается мозг, ну, не знаю — сделать что-то!

«Сделать что-то, сделать что-то, сделать что-то», — пыхтя поддакивали паровозики. Они тоже еле ползли. Как называется это в медицине — когда журчит из крана — и уже журчит в утке? Но и за ползущим паровозиком можно, оказывается, поползти не хуже. Только Юра не учел — да и не до того ему было — в глазах террористов всякий, подползающий к ним по-пластунски, скорпиону подобен, и его участь решается на самом низком уровне — на уровне инстинкта самосохранения. Юрино счастье, что его никто не заметил, зато он — услышал… Вне всякого сомнения, это был арабский!

Очнулся он как в люлечке, раскачиваемой тихо-тихо. Это было иное, чем ходившая под ним ходуном Эйфелева башня, — его баюкало здоровенное колено тети Дуси, покачивающееся в такт ее тихому пению:

Баю-баю-ббюсь,

В бою боюсь, боюсь,

Солдатиком, солдатиком

В сыру землю вернусь.

Остальные, окружив Трушину, поочередно обмахивали подолами Юре лицо, пока на нем не прорезались глаза.

— Настя, у тебя спички есть? — спросила Трушина у Гордеевой. Гордеева ужасно смутилась и, пунцовая, протянула коробок. Трушина взяла пять спичек, из которых выложила у Юры на лбу пятиконечную звезду.

Головой-то не кружи,

Да тихохонько лежи,

Да тихохонько лежи,

Стару матку не лижи.

Юра послушно не шевелил головой. Подумал: «Сектантки какие-то».

Красной ты армеец наш,

Воротися во блиндаж,

Воротися во блиндаж,

Там у коечку ты ляж.

Все вместе:

У той да у коечке с девицею лежи,

С зазнобой сердца наболевшего,

Лежи да любу свою стережи.

— Кто будет его люба? — спросила Трушина.

— Сычиха, кому ж еще-то, — согласились между собою говномесилки. — Давай, Рай, пой.

Решение было справедливым, и Сычева не заставила себя упрашивать.

А люба те споет,

Споет песню во черед,

Ту, что пели наперед,

В страхе к сердцу-то прижмет.

Баю-баю-ббюсь,

В бою боюсь, боюсь,

Солдатиком, солдатиком

В сыру землю вернусь.

Юра уже совсем пришел в себя, но продолжал лежать. Ему было хорошо.

За то время, что он был в беспамятстве, произошли кое-какие события. Ну, во-первых, то, что сам он был найден бездыханным, уже как-никак являлось событием. Дохлый скорпион не опасен (они опустили сразу автоматы), дохлый, он мог вызвать только желание тронуть себя носком башмака, повернуть — чтоб лучше рассмотреть. Заложницы снесли его в более спокойное место — вниз по матушке по лесенке, где окружили вниманием, ему даже в этот момент не снившимся. Переводчицу, когда она хотела взглянуть, что с Юрой, близко не подпустили.

Другое событие — вертолет. Он покружил и оглушительно завис — совсем рядом, на уровне площадки — трап перекинь и переходи. Террористов это не испугало, они были герои. Едва лишь черной точкой (мухой в окне) зажужжал он вдали, террористы заставили Григория Иваныча и переводчицу прикрывать их своими телами. (И о террористах, наверное, надо что-то сказать. Характерами их не удостоим, только характеристиками — техническими. 1) Владеет французским, продолжительность текста минут двадцать, потом сначала. Умеет говорить по телефону. Стреляет. 2) Говорит на иврите, обратной связи нет, христианин. Стреляет. 3) Стреляет. 4) Стреляет.)

— Переведите ему, что душит, чтоб не так сильно душил… Ну будьте же человеком… — Переводчица что-то сказала, как харкнула. Григорий Иваныч как закричит не своим голосом: — Что же вы, а? За что же это вы?