с прежними оговорками – согласился[586]. Однако в середине апреля греческое правительство выдвинуло требования, совершенно неприемлемые для России, а как следствие, и для Англии с Францией; среди прочего греки настаивали на интернационализации Константинополя и дозволении греческому королевичу или даже самому правящему монарху войти в город во главе своих войск[587]. Подобные требования союзники, и прежде всего Россия, принимать были не намерены, расценивая их сугубо как проявление «греческой мегаломании»[588]. В любом случае Афины получили отказ, и греки до 1917 года оставались в стороне.

Таким образом, по причине опасений русских в отношении притязаний Греции на районы, на которые те претендовали сами, союзники были вынуждены отказаться от содействия в Дарданеллах, с огромным энтузиазмом предложенного им правительством Венизелоса. Бесполезно гадать, обеспечило бы греческое участие критический военный перевес в пользу союзников, позволив им захватить проливы и Константинополь, или нет, но с отказом России шансы на успех стали еще более призрачными. Следовательно, решения Сазонова по греческому вопросу основывались отнюдь не на том, что он считал наилучшим для общих военных усилий Антанты, но на том, что, по его убеждению, лучше всего защитило бы позиции России в проливах. Он, пожалуй, действовал в духе традиционного российского отношения к проливам, господствовать над которыми могли либо турки, либо сама Россия; но, ветируя участие Греции в нападении, Сазонов к тому же снижал вероятность осложнений в союзных отношениях, в случае если бы проливы и Константинополь удалось взять.

Отказ от сепаратного мира

Кроме того, российские интересы Сазонов ставил и превыше интересов союза в целом, когда речь шла о заключении сепаратного мира с Турцией[589]. С одной стороны, выход Турции из войны означал возобновление судоходства в проливах, что принесло бы державам Антанты пользу экономическую и стратегическую, подняло боевой дух солдат, а также гарантировало победу на ниве пропаганды, позволив получить в союзники по меньшей мере некоторые нейтральные государства. С другой стороны, какое бы то ни было соглашение о прекращении боевых действий с Османской империей, прежде чем силы Антанты физически овладеют проливами, было чревато весьма серьезной опасностью того, что Россия не сумеет в полной мере достичь своих целей в регионе. А потому, признавая все преимущества подобного варианта, Сазонов не желал идти на риск.

Уже в середине января 1915 года до русского министра стали доходить сигналы о том, что некоторые лица в турецком правительстве всерьез обсуждают возможность сепаратного мира с державами Антанты. Русский представитель в Константинополе был предупрежден, что если Россия не пожелает обсудить данный вопрос, то последует обращение к англичанам и французам. Возможность подобных переговоров Сазонов немедленно отверг: «…ввиду того, что между нами и турками стоит вопрос о проливах, имеющий жизненное для России значение, и что всякие переговоры могли бы лишь затормозить его разрешение», он «предписал» своему поверенному «воздержаться от вступления в какие бы то ни было сношения» по означенному вопросу, ясно дав понять, что ожидает аналогичного решения и от союзников, хотя англичане уже втайне поддерживали контакты с турками[590]. Дата, на которую была намечена операция, все приближалась, а сведения о недовольстве в турецком правительстве государственным курсом все чаще доходили до союзников, так что необходимо было рассмотреть возможность того, что форсирование Дарданелл или прибытие союзного флота под стены Константинополя вынудит Турцию искать скорейшего прекращения конфликта. Обсудив этот момент с Делькассе, 11 февраля Грей заявил, что не следует сразу отвергать турецкий зондаж по поводу мира, заметив при этом, что не предвидит каких-либо изменений в данных в ноябре 1914 года обязательствах по проливам и Константинополю[591]. Сазонов уведомил Бьюкенена, что «не возражает против переговоров, но в самых общих выражениях», не давая туркам каких бы то ни было гарантий. Если Бьюкенен подчеркивал экономические и стратегические выгоды для союзников в случае капитуляции Турции, то Сазонов указывал на трудность удовлетворения турок без ущерба для военных целей России, которые, подразумевал министр, «идут далее <…> первоначальных [ноябрьских] предположений» и учитывают требования российского общественного мнения[592].

Вместе с тем Сазонов понимал, что для успеха союзников, возможно, потребуются конкретные условия в соглашении с Турцией. И 27 февраля совместно с Бьюкененом и Палеологом он выработал список для предъявления туркам, если те обратятся с просьбой о мире, который мог быть лишь перемирием на срок до окончания военных действий со стороны Германии и Австро-Венгрии. Итак, во-первых, все немецкие корабли должны быть немедленно переданы союзным властям; во-вторых, все немецкие офицеры, солдаты, моряки и инженеры, находящиеся на турецкой службе, должны быть немедленно выданы союзникам; в-третьих, все батареи, расположенные на берегах Босфора и Дарданелл, должны быть немедленно уничтожены; в-четвертых, мины, расположенные как в проливах, так и в Мраморном море, должны быть немедленно удалены; в-пятых, Порта давала согласие на стоянку союзных военных кораблей под Константинополем и, наконец, в-шестых, все укрепленные пункты, которые командиры эскадр сочтут необходимыми для обеспечения безопасности, должны быть сданы союзникам[593].

Британское и французское правительства, впрочем, не сразу приняли перечисленные выше пункты – равно как и русское командование. Великий князь Николай Николаевич, апеллируя к праву Верховного главнокомандующего заключать перемирия, 2 марта 1915 года сообщил Сазонову и Николаю II, что перемирие с Турцией возымеет смысл лишь в том случае, если позволит России перебросить значительные силы с Кавказа на другой театр военных действий. Ведь перемирие всего-навсего договоренность о прекращении боевых действий на фронте или же ряде фронтов, а значит, оно не могло в достаточной степени гарантировать безопасность Кавказа, даже если бы турки сдались или демилитаризовали территории, указанные великим князем в письме. Лишь заключение мира, полагал он, – официальное подписание мирного договора, прекращающего войну между двумя и более государствами в согласии с определенными условиями, – позволит России перебросить необходимые войска куда-либо[594].

Сазонов был не согласен с точкой зрения военных и пытался преуменьшить значение подобных планов. Он отвечал Николаю Николаевичу, что, во-первых, союзники России не желают заключать с Турцией сепаратный мир, «ибо таковой до победы» над ее союзниками – Австро-Венгрией и Германией – «не будет прочным». Поэтому политическая сторона проблемы ныне превосходит в значимости ее стратегические последствия. В любом случае, продолжал он, серьезных шансов на перемирие нет: условия, которые будут предъявлены Турции к выполнению, «столь тяжки, что турки добровольно не согласятся принять их». Получается, что предложение о перемирии, выдвинутое им, никогда не понималось как направленное на достижение заявленной цели. Преуменьшая готовность турок добиваться перемирия, министр заверил Ставку, что в случае