Оружие и его украшения возбуждали меня, как женщины.

— Одна тысяча триста сорок четыре фунта и десять шиллингов за каждый ствол. И добавочные двенадцать фунтов за лафет.

— То есть в общей сложности…

— Шестнадцать тысяч двести семьдесят восемь фунтов.

Вопиюще дорого. Дороже, чем все прочие полевые пушки, вместе взятые. Но я должен обладать ими. Я страстно желал увидеть их воочию.

— И когда же их смогут поставить?

— Литейщики готовы отгрузить их, — торжествующе выпалил Уолси. — Этих красавиц могут привезти в Кале уже в июне.

— Молодец, Уолси, отличная работа. Но какова же общая сумма по всем статьям расходов?

— Шестьдесят одна тысяча двести семьдесят восемь фунтов.

Более чем десятикратное превышение всех правительственных расходов за прошлый год! Сумма ошеломила меня.

Словно прочитав мои мысли, он сконфуженно произнес:

— Нам придется обратиться за помощью в парламент.

— Нет. Ничего подобного! Я не намерен, точно мальчишка, просить милостыню у подданных! Оплачу все сам из королевской казны!

На обычно непроницаемом лице моего слуги отразилось явное недовольство.

— Ваша милость, ведь парламент готов выделить вам средства. Почему бы не использовать народные деньги вместо своих собственных?

— Это будет совсем не то. Я хочу не только обеспечить английскую армию всем необходимым, но и стать героем этой войны!

Вот я и выдал мое сокровеннейшее желание… Оно поразило даже меня самого.

Уолси развел руками, словно говоря: «Тогда ничего не поделаешь. Увы, я исчерпал все доводы».

— Как вам будет угодно.

Сколь великолепно он смирился с моим капризом!

— Простите, если я затрону больную тему, — продолжил мой верный сторонник. — Но декан Колет в прошедшее воскресенье опять прочел в Гринвиче проповедь против смертоубийства на поле брани.

— Придется мне… переубедить его.

Я едва не сказал «заткнуть ему рот».

— О, какое это будет облегчение для всех нас, — улыбнулся Уолси.

— До нас дошли сведения о болезни Папы Юлия. Что вы думаете об этом? Похоже, его кончина близка! И если он умрет, то как это скажется на наших военных планах?

— Судя по моим источникам, болезнь его не серьезна, она скорее дипломатического свойства. Думаю, Юлий вскоре выздоровеет. Он намерен выставить французов из Италии. В последнее время Людовик зашел слишком далеко… Не сомневайтесь, Священная лига выстоит.

— Англия, Испания, Священная Римская империя, Венеция, Папа — все против Франции! — экстатически вскричал я.

— И Англия — единственный дуб, — небрежно бросил он. — Единственный дуб среди зарослей тростника[36].

Меня поразило, что Уолси так пренебрежительно отзывается о моих союзниках. Однако человек, собравший и испытавший военное снаряжение для наших войск, наверняка имел на то основание.

— Пожалуйста, поясните ваше замечание.

Он с сомнением взглянул на меня.

— Насколько мы можем положиться на… испанского короля Фердинанда? — помолчав, задумчиво произнес Уолси. — Он втянул Англию в мнимый и бессмысленный поход против неверных.

Да, он прав. Мои стрелки высадились и погибли в Гвиане, а Фердинанд вместо нее решил атаковать Наварру.

— Понятно, что королева Екатерина склоняет вас помогать ее отцу. Но разве долг зятя совместим с долгом монарха? — Эти слова повисли в воздухе. — А император Максимилиан… вообще известный враль. Да еще и гордится своим хитроумием. Кстати, когда Людовик дважды обвинил его в обмане, он лишь расхохотался и заявил: «Он сам лжет. Я провел его трижды!» Что же касается Венеции, то у нее нет армии. Так что среди всего этого сброда вы — единственный рыцарь!

Но если доблестный воин следует истинным путем, то какое имеет значение то, что его союзники лживы? Господь направит его!

Я действительно так думал и, честно говоря, до сих пор не изменил своего мнения.

— Безусловно, мы должны мудро использовать наши средства в борьбе с дьяволом, — признал мой разумный собеседник. — Но когда альянс ненадежен… Как вы сможете победить, не имея поддержки? Мнимые соратники хуже врагов.

Но я верил в моих союзников. К тому же мне и в голову не приходило, что Уолси излишне благоволит к Франции. Обладая утонченными манерами, французы слыли законодателями стиля, а он был всего лишь сыном мясника. Но все мы порой удивляем наших родителей.

— Существует еще опасность со стороны шотландцев, — сказал я, решив сменить тему, — они не подчиняются законам чести и рыцарства. И будут не прочь напасть на нас, пока мы будем воевать во Франции.

— Они давненько заодно с французами. Их объединяет, как говорят сами скотты, давний союз. Невероятно, но так и есть!

Да уж, подумал я. Необузданные, дикие шотландцы и спокойные жеманные французы. Смехотворное содружество.

— Лучше бы оставить здесь опытного командира, способного дать им отпор, — заключил Уолси.

— Говарда, — предложил я, — Томаса Говарда, графа Суррея. Он с Севера, и ему хорошо известны военные приемы шотландцев.

В этот момент возле открытой двери заплясали два темных силуэта.

— Отец! Отец! — воззвали они.

Как мило. Эти мальчуганы прониклись симпатией к заезжему священнику.

— Мама плохо себя чувствует, — пожаловались они.

— Я занят, — резко бросил Уолси.

— Она заболела на прошлой неделе, когда вас не было с нами!

Так, похоже, Уолси приходится им родным отцом. Священник обзавелся сыновьями!

— Понятно, — процедил я. — Теперь ясно, чем вы занимаетесь в гостинице «Веселое утро»! Мы поговорим с вами позднее. В Лондоне.

Меня трясло от ярости. Какое греховное предательство!

— Нет, ваша милость! Я боюсь потерять вас. — На лице Уолси отразилась искренняя тревога. — Увы, я действительно согрешил с миловидной дочерью Ларка! Я полюбил ее… но, поверьте, готов отказаться от нее! Для меня важнее всего ваша любовь! Молю, одарите меня вашим доверием, и я не взгляну больше ни на кого другого. Никогда, никогда!

— Вы покинете ее, Уолси, — сказал я. — Иначе вы больше не дождетесь от меня милостей.

Я оттолкнул с пути славных кудрявых мальчуганов, отпрысков бывшего капеллана.

— Я брошу ее! — воскликнул он. — Никогда более я не взгляну в ее сторону! Даруйте мне вашу благосклонность, сие есть мое единственное желание, единственная потребность… — взывал мой советник, семеня сзади и едва не хватая меня за полы камзола.