свой гнев. Старожилы предвидели последствия жарких осенних дней, и многие жители своевременно покинули свои дома, расположенные близко к берегам озера и реки.

Как только осенний паводок спал, Чернов по заранее намеченному плану организовал поиски. Было привлечено много местных жителей. Тщательно обследовался квадрат за квадратом. Колхозники, верхом на лошадях и пешие, осматривали в овраге каждый подозрительный холмик, каждую яму, заросли густого кустарника. Повсюду на стволах деревьев, на кустах висела высохшая трава, кое-где запутались щепки, напоминая о бушевавшей стихии и показывая уровень отшумевшего наводнения.

Чернов опасался, что прошедший паводок сделает поиски безрезультатными. Если поток пронесся по тому месту, где захоронены останки погибшего, никаких следов наверняка не осталось. Вода играючи уносила с собой огромные валуны, а где-то даже захватила забытую на лугу тракторную косилку. К счастью, опасения Федора не подтвердились. Наоборот, паводок оказался помощником в поисках.

— Это место называется Подосиновая падь, — пояснил ехавший верхом с Черновым колхозный бригадир Кожемякин.

Вся открывшаяся их взглядам низменность, которую надвое разрезал глубокий и широкий овраг, была покрыта осинником, потерявшим раньше времени свой осенний наряд. Кожемякин пришпорил коня и поскакал в сторону оврага. Чернов последовал за ним.

— Товарищ следователь, этот овраг надо осмотреть детально, — посоветовал бригадир. — Я хорошо знаю это место. Угол здесь глухой, хоть от зимника и недалеко. До наводнения овраг был шириной не более двух-трех метров и глубиной метра полтора. А сейчас вон как размыло, — бригадир повел рукой в сторону оврага, который теперь представлял собой трещину шириной в несколько десятков и глубиной от трех до пяти метров.

Привязав лошадей, Чернов с Кожемякиным осторожно спустились в овраг и двинулись по нему в южном направлении, осматривая один — правый, другой — левый склон. Овраг был похож на мрачное ущелье и действовал на настроение угнетающе. Иногда сверху падали подмытые водой глыбы земли.

Неожиданно к ногам Чернова с пятиметровой высоты с визгом скатился темный косматый комок — лайка Кожемякина, по кличке Разбой.

— Тьфу! — выругался Федор. — Напугал до смерти.

Пес поласкался к одному, другому, повертелся между ними и убежал по оврагу. Примерно через полчаса они услышали его заливистый, с подвыванием лай.

— Ни на зверя, ни на птицу он у меня так не лает, — заметил Кожемякин и предложил скорее идти к собаке.

Разбой сидел на дне оврага и, задрав крупную лобастую голову, беспрерывно лаял на отвесную стену, а временами начинал выть по-волчьи.

— Что бы это могло значить? — Кожемякин с недоумением рассматривал склон.

Неожиданно пес с громким визгом бросился в сторону, а на людей обрушилась огромная глыба песка. Федор устоял на ногах, но его отбросило к противоположному склону. От удара о землю глыба рассыпалась. Кожемякин, видно, не удержался на ногах, и песок полностью накрыл его.

Федор начал бросаться из одного места в другое, повсюду лихорадочно разбрасывая влажные комья. На помощь пришел умный пес. Мгновенно вернувшись обратно, он, скуля, начал рыть песок передними и задними лапами. Срывая на руках ногти и не обращая внимания на сочащуюся из пальцев кровь, Федор стал торопливо разгребать песок там же, где и собака. Вскоре он наткнулся на руку Кожемякина и, сориентировавшись, быстро освободил от земли голову. Пес скулил и лизал хозяина в лицо. У бригадира из носа шла кровь. Он судорожно, со всхлипом хватал открытым ртом воздух. Постепенно Кожемякин пришел в себя, сел, а затем с помощью Федора поднялся.

Собака прыгала вокруг них и норовила лизнуть каждого в лицо. Отдышавшись, Кожемякин попросил закурить. Когда он свертывал цигарку, руки у него дрожали. Только сейчас Федор почувствовал нестерпимую боль в окровавленных пальцах. Как по команде, и Чернов и Кожемякин одновременно с опаской взглянули наверх, но обвал им больше не угрожал: склон оврага стал пологим.

— Вот так же меня засыпало в окопе в сорок третьем, — задумчиво произнес бригадир.

Они вылезли из оврага и уселись на землю. Кожемякин отстегнул от пояса фляжку и полил Чернову на руки, чтобы отмыть грязь, затем помог ему перевязать их кусками материи, оторванной от нательной рубашки Федора. Пес сидел рядом, внимательно следил за ними умными коричневыми глазами и виновато бил хвостом по земле. Но когда они собрались уходить от этого места, Разбой бросился на склон оврага и с воем стал рыть землю около линии обвала. Чернов и Кожемякин переглянулись.

— Что-то здесь не то, — в раздумье покачал головой бригадир. — Пойду-ка я за лошадью и лопатами.

Собака забеспокоилась, но, увидев, что один человек остается, опять стала рыть землю. Чернов подошел к яме, вырытой Разбоем, и уловил специфический сладковатый запах. Пес усиленно работал лапами и мордой, так что земля летела в стороны. Вдруг он тихо зарычал, сунул в землю пасть, и Федор увидел в зубах у него кусок полуистлевшей ткани защитного цвета. Он сразу же отогнал пса от ямы и стал с нетерпением ожидать возвращения Кожемякина.

— Давай за понятыми! — крикнул он бригадиру, едва тот показался между деревьями.

Кожемякин осадил около Федора лошадь, вторую он держал в поводу.

— Нужно не менее двух человек понятых, — добавил Чернов. — Один — ты, ищи второго.

— Я сейчас, мигом! — И бригадир поскакал обратно в лес, где была слышна перекличка людей, ведущих поиск.

...Полуистлевшая солдатская гимнастерка и брюки прикрывали костяк без мягких тканей. На черепе сохранились остатки волос каштанового цвета. Труп был брошен лицом вниз в глубокую яму, вырытую недалеко от склона оврага. Сапоги и ремень с убитого были сняты. На задней части гимнастерки и нательной рубашки обнаружили семнадцать отверстий. Некоторые отверстия выходили и на переднюю часть гимнастерки и рубашки, свидетельствуя о том, что погибшему были нанесены жестокие удары и клинок не раз пронзил его насквозь.

Судя по одежде, это были останки исчезнувшего Петренко. Чернов не мог держать карандаш в поврежденных руках с опухшими перевязанными пальцами, поэтому протокол под его диктовку писал Кожемякин. Дойдя до описания черепа и цвета волос убитого, Федор невольно вспомнил показания Добровольской: «Волосы у него мягкие, шелковистые, красивого каштанового оттенка. Я бы их сразу узнала, ведь расчесывала и перебирала своими руками».

«Она, конечно, опознает эти волосы, — с грустью подумал Чернов, — но каково ей будет? И каково это пережить старикам Добрушиным?»

Когда протокол был составлен, останки сержанта Петренко и его одежду аккуратно сложили в мешок, который приторочили к седлу.

— Да, если бы не поток, ни за