— Нет, добрым я не стал. Особенно по отношению к вам. Я вас считаю не только предателями, но и дураками. За двести пятьдесят тысяч реалов вы в моем лице приобретаете врага по гроб жизни.

— Угрозы можешь оставить при себе.

— Да, ты прав. Пустые угрозы — это то же самое, что собачий лай. Я забыл сказать, у меня будут к вам два условия.

— Что еще за условия? — насторожился Баддок.

— Вы сейчас объявите, что не будете претендовать на те деньги, которые я добуду после того, как наши пути разойдутся.

— Это само собой разумеется.

— Лучше, если вы об этом объявите прилюдно.

Соответствующие слова были произнесены.

— Какое второе условие? — поинтересовался Шарп, не принимавший до этого активного участия в разговоре.

— Второе? Вы немедленно, как только погрузите ящики с деньгами на борт, отплывете.

— Как, ты не дашь нам даже запастись питьевой водой?! — Возмущение Баддока было справедливым, по законам «берегового братства» так поступать не полагалось.

— Хочу тебе напомнить, мой любезный враг, что озеро Маракаибо пресноводное. Когда солнце коснется тех деревьев, я буду считать себя вправе атаковать вас.

С этими словами Олоннэ вернулся в дом, где приступил к прерванному обеду. Ле Пикар, Ибервиль и Воклен присоединились к нему немного позже. Они не могли позволить, чтобы процедура раздела добычи прошла без их наблюдения. Присоединившись же, они обрушили на своего капитана шквал недоумения:

— Что ты делаешь?!

— Что ты задумал?!

— Что нам сообщить командам?!

— Они нас разорвут на части!

Олоннэ был невозмутим:

— Успокойтесь и попробуйте этого черепахового супа. Знаете, доктор, — обратился он к Эксквемелину, принимавшему участие в трапезе, — аппетит у меня совершенно восстановился. А ведь сегодня утром сама мысль о еде была мне неприятна.

Он решительно разорвал тонкую маисовую лепешку.

— И еще, доктор, чем больше я размышляю над природой моего недомогания, тем определеннее прихожу к выводу, что никакая это была не лихорадка.

Доктор еще более выпучил свои и без того выкаченные глаза.

— А что?

— Если бы это была лихорадка, она бы поразила еще хотя бы одного из той массы людей, что толчется вокруг меня, а?

Эксквемелин достал платок и промокнул сделавшийся мокрым от пота лоб.

— С научной точки зрения и по здравой логике…

— Говорите прямо, доктор, не надо прятаться за словами. Было во всей нашей эскадре еще одно заболевание с такими же симптомами, как у меня?

Голова с выпученными глазами отрицательно покачалась из стороны в сторону.

Олоннэ удовлетворенно улыбнулся:

— Хорошо, что вы признали это, доктор. Если бы вы стали упорствовать, я бы начал подозревать вас в попытке отравить меня.

— Меня?!

— Но успокойтесь, я же сказал уже, что не подозреваю. Хотя, по зрелом размышлении, надобно признать, что отравитель должен был бы находиться в близком моем окружении. Может быть, не ближайшем, — Олоннэ обвел взглядом своих соратников, — но близком.

— Это происки Баддока, — заявил Ибервиль, — я это знаю.

— Неужели знаешь? — заинтересовался капитан.

— Ты же сам имел возможность наблюдать сегодня, как он к тебе относится.

— Ну если ты основываешь свои выводы только на этом… Ладно, оставим пока. Насколько я понял, вы хотели задать мне несколько вопросов.

— Да, — угрюмо сказал ле Пикар, — мы хотели узнать, что нам говорить нашим людям. Они придут в такую ярость, когда узнают…

— А они не узнают.

— То есть?

Олоннэ отрезал себе кусок ветчины и с наслаждением впился в него зубами.

— Вы же им не расскажете ничего. Я тоже. Доктор, как человек благоразумный, тоже предпочтет молчать.

Доктор энергичным жестом подтвердил, что будет нем как рыба. А если надо, то и слеп как червь.

Тут в разговор вступил Воклен. До этого момента он не принимал никакого участия в беседе, и стороннему наблюдателю могло показаться, что он оказался здесь случайно. Когда шла речь об отравителе, он изо всех сил старался поймать взгляд капитана, дабы тот оценил, сколь тверд и честен его, Воклена, взгляд.

Олоннэ не посмотрел в его сторону. Это можно было истолковать двояко. Или капитан даже в ничтожнейшей степени не считает своего старого соратника способным на предательство, или уже уверен, что отравитель именно он.

Почесывая короткими волосатыми пальцами бугристую, до темно-коричневого цвета загоревшую лысину, он сказал:

— Но слишком долго скрывать нашу щедрость не удастся. Плохие сведения имеют обыкновение распространятся мгновенно.

— А вы для чего?! Постарайтесь, если даже такие слухи начнут расползаться, чтобы они расползались медленно.

Олоннэ встал со своего места и подошел к окну.

— Видите, солнце коснулось тех древесных вершин. Шарп и Баддок уже отшвартовались. Когда стемнеет, выступаем и мы.

— Зачем? — спросил Ибервиль.

— В погоню.

— И мы будем с ними драться?

— Не стали этого делать на суше, но сделаем на море? — раздались голоса изумленных капитанов.

— Идиоты! — с чувством сказал Олоннэ.

Никто не обиделся на подобное титулование. По тону, каким оно было произнесено, все поняли, что они действительно ведут себя как идиоты.

— Мы будем следовать в некотором отдалении. Мы не догоним Шарпа и Баддока и высадимся на берег чуть южнее Маракаибо. Наших друзей поджидает неприятная встреча. Дон Антонио ждет в гости меня, а попадутся к нему на прием наши слишком жадные и глупые друзья. Потопив их, он сядет пировать или ляжет спать. И тут явимся мы. Причем не с моря, а с суши. Что мы с ним сделаем?

Воклен снова почесал свою лысину:

— А его не насторожит то, что вместо шести кораблей явилось всего два?

— Вслед за кораблями Шарпа мы направим барк Ибервиля, груженный соломой, с двумя-тремя добровольцами на борту. Дон Антонио потопит и его. А поскольку он уверен, что во время сегодняшнего боя мы не могли не понести ощутимых потерь, он решит, что народу у нас хватило только на половину кораблей.

— Мудрено, — покачал головой Ибервиль.

— Это только так кажется. И потом, тебе просто жаль свою старую посудину. Не переживай, старина. Корабли так же смертны, как и люди. Клянусь, из этого похода ты вернешься на собственном сорокапушечном трехмачтовом галионе, веришь мне?

— А что мне остается делать, ты все равно настоишь на своем.