Алкивиад был хорош – быстр, стремителен – в начале любой операции, но в финале все его усилия чаще всего сходили на нет. Ему не хватало терпения и последовательности, чтобы довести дело до конца. Но в любом случае поднимаемый им шум вызывал горячее одобрение знаменитого мизантропа Тимона Афинского. Этот парадоксалист, ненавистник собственных сограждан, как-то, после очередного заседания на агоре, схватил его за руку и воскликнул: «Отлично! Продолжай в том же духе, и ты всех их в прах сотрешь!»

Через пять лет после подписания мирного договора в Афинах появились посланники из сицилийского города Сегесты. В Сицилии вспыхнула междоусобица, в которую оказались втянуты мощные Сиракузы, и просьба заключалась в том, чтобы Афины помогли своими морскими силами в ее разрешении. У афинян был на руках сильный козырь в виде только что полученного призыва о помощи со стороны старого союзника Афин – города Леонтины, население которого было изгнано из своих домов Сиракузами. Ранее афиняне уже предпринимали попытку оказать помощь леонтинцам. Она оказалась неудачной, и по меньшей мере один ветеран той давней экспедиции, стратег Эвримедонт, мог подтвердить бессмысленность новых усилий. Тем не менее собрание направило делегацию в Сегесту для прояснения обстановки. Делегация вернулась с наилучшими впечатлениями от процветающего города и вдобавок с шестьюдесятью серебряными талантами в дар Афинам. Этих денег хватало на месячное жалованье командам шестидесяти триер.

Ветераны Пелопоннесской войны были против новых походов, но афинская молодежь придерживалась иной позиции. Город и флот за десять лет боевых действий ничуть не пострадали. Казна вновь начала полниться. Молодые люди рвались в бой, их манили великие приключения, достойные силы и славы Афин. Даже далеко не блестящий поворот событий в Греции только подогревал эти настроения. Если удастся победить в Сицилии, почему бы наконец не поставить на колени пелопоннесцев и не сделаться властителями всего греческого мира.

Откликаясь на просьбу Сегесты, собрание решило направить в Сицилию эскадру из шестидесяти [8] триер, ведомую целой группой стратегов, в число которых входил и Алкивиад. Никий решительно выступил против этого решения и призвал сограждан, пока еще не поздно, отменить его. Дискуссия возобновилась. Алкивиад пылко настаивал на выполнении первоначальной резолюции, Никий указывал на опасности, с нею связанные. При этом он сознательно преувеличивал расходы и количество людей, которые потребуются для успеха в новой войне. Но уловка не сработала и даже ударила бумерангом по нему самому. Афиняне подтвердили первоначальное решение и, более того, значительно расширили масштаб будущей операции. Никию же, который, как и в споре с Клеоном по поводу Пилоса, уже не мог оказывать воздействие на ход собрания, пришлось уточнять им же приведенные цифры.

Афиняне принялись деятельно готовиться к походу. Все, кто не был связан с флотом, собирались на борцовских площадках либо оживленно переговаривались на улицах города. Знавшие Сицилию чертили на песке карту острова, просвещая тех, кто там не бывал. Сицилия представляет собою треугольник, так что определить местоположение Сиракуз нетрудно – город находится на ближайшей к Афинам стороне. Там – Италия! А дальше – Африка! На песке все выглядит таким близким, таким маленьким, таким доступным.

Атмосфера пылкого патриотизма подогревалась охватившим горожан религиозным благочестием. В Афинах торговали вразнос предсказаниями оракула, сулившими Афинам победу над Сицилией. В эти дни подготовки к походу в Пирей из Африки вернулась священная триера «Аммонит» с благоприятным предсказанием оракула Сивы из египетской пустыни. Амон, то есть тот же Зевс, заверяет Алкивиада, что афиняне пленят всех жителей Сиракуз. Таким образом, сами боги гонят людей вперед.

В качестве одного из стратегов Никий был занят вместе с Алкивиадом организацией церемонии отплытия, которую трудно описать словами. Не уступая, когда нужно, самому Алкивиаду в умении покрасоваться перед публикой, Никий однажды уже оплатил сооружение необычного понтонного моста для прохода участвующих в очередном празднестве позолоченных и убранных гобеленами кораблей. Это было большое музыкальное состязание хоров, на которое в храм Аполлона на Делосе собралось множество афинян и других ионийцев со всего побережья. Обычно хористы, музыканты и начальники хора плывут на остров в самых простых суденышках. Но на сей раз их появление произвело среди зрителей настоящую сенсацию – они шли через понтоны в торжественном порядке, с песнями. Любовь Никия к яркому зрелищу сказалась и в разработке планов прощального церемониала отплытия великой эскадры.

Задуманное военное предприятие нравилось не всем. Зная, что, если открыто проголосовать против, большинство сочтет их поведение непатриотичным, во время собрания скептики помалкивали. Но скажем, астроном Метон, прославившийся тем, что он рассчитал девятнадцатилетний цикл официального афинского календаря, тайно устроил поджог собственного дома. Таким образом он рассчитывал освободить своего сына от службы триерархом.

Когда до отплытия эскадры оставалось всего несколько дней, город был потрясен самым жестоким актом святотатства в своей истории. Проснувшись однажды утром, афиняне обнаружили, что какие-то неизвестные разрушили стоящие перед каждым домом и каждым храмом гермы – каменные статуи бога Гермеса, покровителя не только пастухов, но и путников, а также бога торговли. Судя по всему, ночью по городу прошла хорошо организованная банда вандалов, отбивающих у скульптур носы и гениталии. Осквернители, кто бы то ни был, не изменили планов афинян, хотя совершенное святотатство бросило тень на все предприятие.

Негодовал весь город. Было назначено расследование для раскрытия имен безбожников. Эскапады Алкивиада обернулись теперь против него самого, ибо в глазах многих афинян, вопреки всяческой логике, именно он оказался главным объектом подозрений. Стремясь как можно быстрее отправиться в путь, Алкивиад заявил о своей невиновности, но собрание оговорило право отозвать его в Афины, если будут найдены доказательства вины. Это бремя подозрений ставило Алкивиада в неловкое положение перед двумя другими стратегами – Никием и Ламахом. Последний прославился двумя походами на Черное море. Народ отправил его на Сицилию в надежде, что он сумеет сдерживать необузданные порывы Алкивиада, а также станет необходимой опорой Никию.

Наконец летним утром великая эскадра двинулась в путь. Еще до восхода тысячи афинян хлынули в Пирей, чтобы стать свидетелями торжественного момента отплытия. Мужей и сыновей, уходящих в неизвестность, окружали жены и малые дети. Скапливаясь в доках и эллингах, афиняне смотрели на плавучий город – целое поселение на корабельных палубах. Триерархи соперничали в расцветке и позолоте своих триер. Теперь они сверкали на уже поднимающемся солнце, готовые, казалось, больше к параду, нежели к бою. Блестящий внешний вид еще отчетливее оттенял внутреннюю слабость кораблей. Экипажи и гоплиты военного опыта не имели. Морское господство Афин было настолько подавляющим, что флот их бороздил моря совершенно беспрепятственно. В ходе последней войны с пелопоннесцами ему для победы понадобились лишь небольшие отряды. А как говаривали видные люди, от Фемистокла до Софокла, сила флота заключается не в судах, а в экипажах.