— Господи, как быть? — причитал шеф. — Меня из партии исключат! Все пропало!

— А чего кого другого не пошлют? — шепнула Валюта подруге.

— Кого? — расширила глаза та. — Быков в отпуске, Соломатину на самолете летать нельзя. Ленка Костина беременная, еще родит по пути. Остальные не в теме. Тебя, что ли, посылать? Ты хоть и в этой группе, а толку?

— Как это что толку? — возмутилась Валюша. — Я эту линию за год как свои пять пальцев изучила! — И решительно шагнула к страдающему начальнику: — Я могу Прохорова заменить.

— Что? — взвыл тот. — Уйди, Корнилова! Не сыпь мне соль на рану! — Но не успела Валюша отойти, начальник вдруг резво вскочил: — Стой! Ты же с Прохоровым весь процесс прошла! Да?

— Да, — кивнула девушка.

— А чего молчишь-то? — радостно заорал начальник. — Паспорт с собой?

После ленинградской серости и холодрыги в Баку был истинный рай. Город представлялся огромной солнечной клумбой, ухоженной и душистой. Цвело все — деревья, кустарники, цветы, трава и даже земля! Розовато-коричневая, она будто светилась изнутри распираемая радостью и гордостью за все то великолепие, что роскошествовало на ней.

Валюта крутила головой, втягивая ноздрями сладкие, острые, пронзительные и пьянящие запахи. Ее обоняние вдруг обострилось невероятно: глядя на какой-нибудь цветок, она легко могла вычленить из суммы ароматов, витавших в воздухе, конкретно искомый. Никогда прежде видеть такой май ей не приходилось. На родном Севере, кроме рябины да черемухи, вообще по весне ничего не распускалось, в Ленинграде ей открылось чудо цветущей сирени, яблонь и вишен, и в первую студенческую весну Валюту это просто потрясло, но вот такого, чтобы цвело абсолютно все… Оказывается, кто-то в этом раю живет. И каждый год наблюдает всю эту красоту! Лично она согласилась бы любоваться этим вечно при одном условии: рядом должен присутствовать Алик.

Вечером из гостиницы она позвонила ему на вахту в общежитие, он ждал.

— Давай поедем в отпуск сюда! — кричала Валюта в трубку. — Здесь такая красота! Уезжать неохота!

— Возвращайся скорей, — попросил грустный муж. — Я уже соскучился.

Встречали их в Баку по-царски. Выяснилось, что на заводе и делать-то ничего не надо: линия работала исправно, неполадок не наблюдалось. Шеф немедленно попал в надежные ласковые руки принимающей стороны и тотально запропал. Валюту со старшим коллегой Игорем Масловым тоже опекали по высшему разряду. Завтрак в гостинице, экскурсия по городу, путешествие на романтические развалины каких-то древних замков, обед в одном ресторане, ужин в другом… Дегустации сладких азербайджанских вин, поездка в Мардакяны, где, как оказалось, бывал любимый Валюшин поэт — Есенин… Ленинградских гостей разве что на руках не носили, и то потому лишь, что они не позволяли!

Валюта чувствовала себя не просто гостьей — королевой красоты. Столько комплиментов, сколько она услышала за эти дни, ей не говорили за всю ее жизнь. Особенно старался молодой инженер Рустам. Высокий, квадратный, жилистый, тонкогубый, он смотрел на Валюту так, что ей хотелось в срочном порядке мчаться под душ, чтобы смыть липкую вожделенность и наглую страстность его раздевающего взгляда. Левая бровь Рустама, широкая и черная, как жирная гусеница, была перекушена ровно посередине большой ярко-розовой родинкой. Эта родинка постоянно притягивала глаза, как магнит иголки, вызывая одновременное чувство брезгливости и интереса. Из-за родинки бровь казалась все-время приподнятой, а выражение лица — удивленным. Это несколько сглаживало жадный огонь, пылающий в черных, без зрачков, глазах.

Рустам все время пытался ненароком прикоснуться к Валюше, поддержать ее под локоть, задеть бедром, поэтому приходилось постоянно быть начеку.

В день торжественного приема линии, когда отгремели приветственные речи и кортеж с Алиевым умчался в цветущие дали, для ленинградских гостей устроили пышный банкет. Особенно сразил девушку шоколадный фонтан. Посередине отдельного круглого стола из диковинной серебряной чаши била вверх густая коричневая струя, опадала вниз несколькими шелковыми лепестками и воспаряла вновь. Вокруг фонтана теснились блюда с фруктами и ягодами.

— Что это? — обомлела Валя.

— Шоколад, — объяснил тут же оказавшийся рядом Рустам. — Такой фонтан — символ нашего азербайджанского национального богатства — нефти. Похож, правда?

— Так он декоративный? — поняла Валюша.

— Почему? — Рустам, кажется, даже обиделся. — Смотри, как надо!

Он оторвал от тяжелой кисти винограда солнечную прозрачную ягоду, подставил под опадающий шоколадный лепесток. Шоколад обтек виноградину, превратив ее в блестящую конфету-драже.

— Открой ротик, — улыбнулся Рустам и нежно вложил лакомство в полуоткрытые Валюшины губы, успев ласково провести ладонью по ее щеке.

Ягодина оказалась теплой, даже горячей, горьковатая облатка стекла по языку, открыв кисло-сладкую дорогу виноградному соку.

— Вкусно? — сглотнул слюну Рустам и отвел в сторону глаза, иначе огонь, выплеснувшийся из них, мог бы запросто обжечь нежную Валюшину кожу.

— Очень, — подавилась сладкой вязкостью девушка и быстро отошла в сторону. Ни взгляд Рустама, ни его внезапно задрожавшие пальцы ей не понравились.

За столом много ели, а еще больше пили. Вино, шампанское, коньяк. Валюша лишь едва пригубливала — не хотела, да и не умела. Студенческие пирушки, на которых рекой лились противный портвейн «Агдам» и кислая, как моча, «Гымза», к потреблению спиртного ее так и не приучили. Невкусно. Хорошие же напитки она пробовала нечасто — несколько раз дефицитное «Советское шампанское», сладко-горький, как детская микстура, ликер «Ванна Таллин», да однажды — на свадьбе — коньяк. Тот ей вообще не понравился: чисто деревенская самогонка, только по цвету коричневый. Так и то если в самогонку, как делала соседка тетя Клаша, добавить щепоть заварки, то и она покоричневеет. За что такие деньжищи берут?

— За дружбу Баку и Ленинграда надо выпить! — провозгласил хозяин банкета, директор завода Усман Рашидович.

— Надо! — согласился уже мало что соображающий шеф.

— А почему твоя красавица ничего не пьет? — подозрительно уставился на Валюту хозяин. — Она нас не уважает? Она дружбу между советскими народами не уважает?

— Я вообще не пью, — пролепетала покрасневшая девушка, ощутив на себе внимание всего большого собрания.

— Надо, — твердо сообщил шеф. — Иначе уволю. Тут же образовался Рустам, вставивший в Валюшину руку рюмку с коньяком.

— До дна! — строго приказал начальник и пояснил довольному столу: — У нас дисциплина!

Задержав дыхание, девушка хлебнула из рюмки. Коньяк оказался вовсе не противным. Густой, с горькой вязкой кислинкой, он поначалу обжег огненной крепостью язык и гортань, а потом сам же и залечил, обласкав бархатистым послевкусием, в котором читались нежные цветочные тона, словно запах из весеннего сада осел во рту нежной пыльцой.