Да и вообще: заебало быть понимающим мужиком.

Йени встречает меня счастливой мордашкой: улыбается, с любопытством заглядывает в руки — что я там привез? Все же ее реакции удивительно забавные: то строгий взгляд, когда не очень удачно шучу, то вот такая детская непосредственность, когда огорчается, что я привез ужин к ужину.

Она пытается быть комфортной. Удобной для меня. Никогда у меня такого не было, и это нереально тешит ЧСВ[14].

Так что приходится запихнуть подальше злого Антошку и, чтобы не натворить дел, сбежать в другу комнату, разговаривать по телефону. Когда я зол — меня совсем нельзя трогать. А когда мне изощренно имеют мозги весь день, пытаются доказать, какое я говно и как меня в легкую прижмут ногтем большого пальца — я предпочитаю быть абсолютно один в принципе.

Расслабиться помог бы секс: быстрый, без долгой прелюдии, просто чтобы физиологически снять напряжение. Потом ужин и еще потрахаться.

Но Очкарик, кажется, «не вытащит» этот сценарий.

На экране ее телефона, который нахожу в гостиной, имя и фотография печального Пьеро. Какого хера он ей названивает в десять часов вечера? Не без удовольствия выключаю ее телефон, решаю еще пару вопросов — и в животе урчит, когда из кухни тянется аппетитный аромат. Так замотался, что даже толком не поел в обед.

После душа мышцы немного расслабляются, голова перестает пульсировать от переизбытка мыслей, и пока в пару движений привожу в порядок свою щетину, у меня уже есть пара работоспособных вариантов, которые завтра же попробую провернуть.

Когда выхожу из ванной, натыкаюсь на Очкарика. Стоит у противоположно стены и смотрит как-то… ошалело что ли?

— Малыш, что случилось?

— У нас все хорошо? — вопросом на вопрос отвечает она. — Я немного беспокоюсь.

За много лет тесного общения с самыми разными женщинами этот вопрос успел попасть в мой личный топ нелюбимых бестолковых фраз. Потому что никогда не понимал, что женщина хочет услышать в ответ? Что все хорошо? А если это вранье? Или что все плохо — и тогда она с чистой совестью закатит скандал? Когда я был молодым и неопытным, пару раз честно отвечал, что все неплохо, но вот тут, тут и тут… После пары истерик понял — женщина не хочет знать честный ответ. Просто в ее голове что-то переклинивает — ПМС, сломанный ноготь, пятно на любимой блузке, Венера в Меркурии и другая похожая лабуда, которая выливается в желание устроить конфликт на ровном месте.

Обычно, если у меня хорошее настроение, я врубаю классного Антошку и говорю что-то вроде: «Да, у нас все отлично». Если исхожу на говно — могу послать на хуй.

Но Очкарик спрашивает не просто так и не потому что у нее зачесалась пятка. Она пытается прикрыть тревогу улыбкой удобной девушки, но прилагает усилия, чтобы держать уголки губ достаточно приподнятыми.

— У нас все хорошо, — спокойно, держа в уме, какая она замороченная, отвечаю я. — У меня правда завал на работе, я злой и дурной, и меня лучше пока не трогать. Отойду — и все будет хорошо.

Она осторожно кивает.

— Ты говори мне… ладно? — пытается подобрать правильные слова. — Вот прямо с порога: «Йен, меня не трогать». И я буду тихонько ждать, пока ты выдохнешь. Я… не хочу попасть под горячую руку. Испугаюсь, начну разводить мокроту, ты будешь раздражаться.

— Договорились, писательница, буду все тебе говорить.

За последние годы — или вообще за всю жизнь? — это первая женщина, которая говорит: делай со мной вот так, чтобы я не натворила дел.

А ведь это реально охуенно.

Мы делаем по два шага навстречу друг другу.

Все же, пусть меня еще бомбит, абсолютное доверие в ее глазах заставляет притянуть Очкарика к себе, с удовольствием обхватить ладонями ягодицы и потянуть вверх, чтобы живот плотно потерся об член.

Хочу ее — хоть разорвись.

— Антон? — Она стаскивает с волос несчастную заколку. — Пойдем трахаться?

Вот так запросто, практически транслируя мои мысли. Красная и горячая от стыда, но с затуманенным как будто пьяным взглядом.

— Ну слава яйцам, — усмехаюсь я, откровенно довольный.

До спальни отсюда — метра три.

Их можно пройти за пару секунд, упасть в кровать и оторваться друг с другом, как это обычно бывает, когда люди впервые занимаются сексом: с любопытством, огнем, драйвом и особенным вкусом познания новой женщины.

Но с Очкариком все это не будет работать, потому что хоть она и сказала, что хочет и готова, уверен — сбежит, как только почувствует опасность. Есть в ее поведении что-то от дикой кошки: боится любой близости, не хочет подходить на опасное расстояние, но голод толкает вперед. Если перегнуть или поспешить — убежит и закроется в себе.

А мне этого не хочется, потому что сейчас хочется ее, и по фигу, что я голодный и злой после работы, и голова до сих пор пытается «работать на работе».

По шагу за раз, прижимаясь друг к другу, мы сокращаем расстояние до двери.

Очкарик трусливо поджимает губы, когда снимаю с нее очки и роняю на домашние штаны, которые она сама с меня стаскивает. Отстраняюсь, чтобы посмотреть в эти огромные глаза, попытаться угадать, чего она ждет от этого секса?

А, ну на хрен.

— Малыш, ты… точно хочешь? — Я должен это спросить, чтобы она развязала мне руки. Если это не импульс, инициатива будет в моих руках.

Она думает. Несколько долгих секунд, за которые успеваю пожалеть о дурацком вопросе. Не всем женщинам нужно давать шанс одуматься, даже если они замороченные, как эта.

— Точно хочу, — осторожно говорит она. — Только я… У меня правда нет опыта.

Я обнимаю ее лицо ладонями и, кажется, впервые целую так, как это показывают в женских фильмах: просто обхватываю губами ее нижнюю губу, легко посасываю, чувствуя теплое дыхание на коже и ответные неумелые движения.

«С поцелуями у нас сложилось», — почему-то слышу ее голос в своей голове.

И ловлю себя на мысли, что мне хочется целовать ее по-разному, всеми возможными способами, под разным углом, даже если моя голова будет у нее на коленях и я превращусь в манекен для тренировок. Готов отдаться этому замороченному чуду в безраздельное пользование.

— Опыт, писательница, — приподнимаю ее и оставшиеся несколько метров проношу на руках, как фарфоровую куклу, которая может треснуть, если быть с ней нетерпеливым, — не всегда и нужен.

Ставлю ее на кровать, и теперь она смотрит на меня сверху вниз, цепляясь в плечи. Царапает, но сейчас это даже приятно и немного отрезвляет.

Молния на комбинезоне податливо расходится, воображение взрывается образами, когда не нахожу под ним ни намека на бюстгальтер. Только подаренный мною медальон, который Очкарик, словно талисман на удачу, крепко сжимает ладонью.