Под поневой лежал ремень — кожаный, с бронзовыми накладками. Такие ремни девицы и женщины рода Хирвы носили только по праздникам. Кирья довольно улыбнулась — его-то она и искала — и принялась одну за другой доставать и раскладывать по лавке драгоценные вещи.

Первым делом она переоделась в материнскую вышитую рубаху. Ее детская рубашка была ей уже мала, запястья торчали из рукавов. Кирья только удивилась, как быстро выросла и вытянулась у добродей, — день за год! Переодевшись, опоясалась ремнем, собрала в свой дорожный короб литые украшения. Укладывая туда расшитый жемчугом наголовник, пригляделась и вдруг сообразила — а ведь он не вержанский. Таких круглых с ушками здесь не носили. А подвески? Не щуки, как положено, и даже не утицы, какими украшают себя девушки-карью, а вовсе лягухи!

«Выходит, матушка была не вержанка? — задумалась Кирья. — Неужто из рода Эквы? Они ведь совсем далеко отсюда, за рекой, у Мокрого леса…» Впереди смутно забрезжили какие-то новые пути. Может, туда уйти? Если там родня…

«Какая родня? — одернула себя Кирья. — Батюшка меня на озере в корзинке нашел! Одна у меня родня — летун крылатый!»

Был, правда, Учайка. Еще у добродей Кирья узнала, что старший брат с войском ушел в Ладьву. До сестры ему явно никакого дела не было. Обрадуется ли, если встретит? Признает ли?

Взгляд ее невольно метнулся к каменке. Вергизов дуб — вот куда сейчас лежит ее путь.

Кирья закрыла короб, поклонилась божнице и вышла из избы.

С Мазайкой они встретились возле околицы. Парень снарядился основательно — взял с собой топор, копье и лук, переоделся, надел кожух, шапку и теплые сапоги из оленьей кожи. Пока осень стояла теплая, но это ничего не значило. Заканчивался листопад, в любой день могли грянуть заморозки.

Увидев подругу, Мазайка ахнул.

— Совсем девица, — смущенно проговорил он.

— Скажешь тоже!

Внук Вергиза разглядывал Кирью, будто впервые увидел. Материнская рубашка по вороту, подолу и рукавам была вышита красными и черными обережными узорами — целый мир со зверями, птицами и добрыми духами. Ветви спускались на грудь, птичьи крылья обнимали плечи. Талию Кирья стянула широким поясом, сверху надела кожаную безрукавку, волосы убрала под обшитый бронзовыми зверями наголовник. На ногах оставила братнины порты и толстые шерстяные обмотки — ведь не в избе сидеть, а по лесу ходить.

— А еще ты на Локшу стала похожа, — продолжал разглядывать ее Мазайка. — И повадки, и даже взгляд такой же…

Кирья показала ему язык.

— Рубаха красивая, в лесу оборвешь.

— Я потом сниму. А сегодня не хочу. Если убьют… Помнится, батюшка рассказывал: когда род собирается на смертный бой, так надевают все лучшее…

— Кто убьет? — фыркнул Мазайка. — Какой бой?

Тут он умолк, потрясенный, — он наконец сообразил, кого ему напоминала Кирья. Юного воителя, арьяльского царевича! Смуглые щеки, золотые волосы, солнце блестит на шее!

— Думаешь, в лесу всего одно чудище бродит? — продолжала подруга. — А если у дедкиного дуба нас сторожат? Помнишь, какое там болото по соседству?

— Дед там все чарами запечатал. Кроме него, никто пройти не мог, разве по его дозволению.

— Только на то и надеюсь…

Кирья вновь вспомнила своего черного крылана. Своего ли? С тех пор как она вернулась из-за Кромки, он как в воду канул и на призывы не откликался… Вдруг она ни с того ни с сего засмеялась.

— Чего хихикаешь?

— Да подумалось, два грозных вояки на битву собрались: волчий пастырь, которого волки не слушают, и добродея-недоучка с краденой дудкой! А против нас — сама Калма!

— Мы ее уже раз одолели, — возразил Мазайка. — А Дядьки…

Мазайка огляделся. Он чувствовал, что стая где-то поблизости. Порой он даже видел кого-нибудь из них. Но Кирья права: с тех пор как он своими руками сломал манок, Дядьки перестали его слушаться. Хоть и не покинули. Это обнадеживало.

Втайне Мазайка надеялся, что в выжженном молнией дупле, служившем Вергизу жилищем, сыщется иная дудочка. Дед все время что-то резал и вытачивал, то из дерева, то из кости, — отчего бы ей не сыскаться?

— Поспешим, — потянул он Кирью за собой. — Не приведи боги, Калма новую тварь пошлет!

Найти путь к укромному Вергизову жилищу было теперь совсем не сложно — чудище, двигаясь через лес от заболоченного озера, ломало деревья и кусты не хуже осенней бури.

Мазайка и Кирья шагали, поглядывая по сторонам и изредка перекидываясь словами. У обоих было сумрачно на душе. Не шел из памяти прием, какой оказали им в родном селении.

— Одно хорошо — парни из острожка все же стрелять не стали, — со вздохом сказал Мазайка. — А ведь хотели, я видел.

— Рука не поднялась? Я дочь Толмая…

— И что? Ты с чудовищем пришла. Может, ты теперь и не человек вовсе.

— Да я и сама уже в этом сомневаюсь, — пробормотала Кирья.

— Ну перестань! — Мазайка чуть подумал и добавил: — А может, это меня за утопленника приняли. Вержане ведь в кереметь ходили, могли узнать, что меня щучий ящер под воду уволок. И тут я к ним сам явился!

— Подружки про мертвецов сказывали, они не так ходят, — с сомнением ответила девочка. — Глаза у них смертной тоской выедены, оттого перед собой ничего не различают и руками по воздуху шарят…

— Вот так?

Мазайка скорчил рожу, вытянул к ней руки со скрюченными пальцами. Кирья захихикала:

— Да ну тебя!

Вокруг посветлело — они вошли в березовую рощу. Кирья замедлила шаг, оглядывая белые стволы и устилающую мох желтую листву. Казалось, будто листья впитали тяжесть последних солнечных лучей и, не вынеся ее, опали наземь.

Роща считалась заветной, девичьей. Ранним летом в светлых ночных сумерках сама Видяна, синеглазая мать вод, являлась сюда, окутанная туманом. И с ней беловолосые водяницы в пышных зеленых венках. Девушки и молодые женщины рода Хирвы оставляли здесь дары, вплетали в тонкие березовые ветви ленты и жемчужные бусы, вешали на деревья венки, гадая о суженом. А теперь…

Кирья прошла дальше, и ее сердце сжалось от боли. Священная роща была безобразно изломана пробиравшимся тут Калминым чудовищем. Девочка нашла взглядом тонкую березку, на которую прошедшей весной впервые в жизни повесила свою ленту. Сейчас деревце было втоптано в мох. Кирья осторожно помогла ему выпрямиться, сложила надломленный ствол, подобрала сухую ветку и начала приматывать к стволу своей лентой, как сломанную руку к лубку.

— Пошли, Кирья, — горестно произнес Мазайка. — Тут уже ничем не помочь…

— Худо будет, — тихо ответила Кирья, завязывая ленту. — Кереметь поругана и заброшена. Видяна разгневается, не даст больше ни детей в дом, ни скотины в хлев…