– Я принял во внимание этот процедурный момент, доктор Кэрк, – говорит Марвин. – Боюсь, это ставит нас в очень трудное положение. Видите ли, это относится не только к последнему голосованию, но и ко всем предыдущим голосованиям на этом совещании. Если мы не найдем способа обойти эту трудность, возможно, нам придется провести это совещание с самого начала во второй раз.

Раздаются стоны и крики; Бенита Прим тем временем рылась в своих листах, а теперь она что-то коротко шепчет на ухо председательствующему. Председательствующий говорит:

– Отлично. – В зале по-прежнему стоит шум, и Марвин стучит по столу.

– Я совершенно уверен, – говорит он, – что мои коллеги не возразят мне, если я скажу, что повторять все совещание нежелательно. Выяснилось, что это единственное предложение сегодня, которое прошло большинством в один голос. С согласия присутствующих я признаю все предыдущие голосования действительными. Имею я это согласие?

Социологи, устав от битв, дают искомое согласие.

– Ну а теперь о нашем последнем голосовании, – говорит Марвин. – Как ваш председатель, я обязан тщательно проанализировать ситуацию с ним. Известно ли нам, голосовала мисс Тодорофф «против» или «за»?

– Мне это представляется довольно очевидным, – говорит доктор Закери, – если судить по ее ремаркам, когда она уходила.

– Это нарушение справедливости, – говорит Мойра Милликин. – Голосование должно быть тайным. Если поданный голос какого-либо индивида может быть выделен подобным образом, вся система никуда не годится.

– Я думаю, есть другой способ разрешить эту трудность, – говорит Марвин, взглянув на другой листок, подложенный ему Бенитой Прим. – Я думаю, я ее разрешил, надеюсь, к удовлетворению настоящего совещания.

Совещание согласно с этим.

– Если же, с другой стороны, она голосовала за это предложение, то, вычтя ее голос, мы получим десять голосов против десяти, то есть ничью. В данных обстоятельствах и только из-за данных обстоятельств, только ради процедуры, а не в знак предпочтения, я должен был бы проголосовать за это предложение. Поэтому в любом случае предложение можно считать утвержденным.

И снова буря криков.

– Слюнтявая либеральная увертка, – кричит Мойра Милликин, а рядом с ее креслом верещит ее младенец.

– Преступление против человечества, – говорит Роджер Фанди.

– Могу только сказать вам, доктор Фанди, – говорит Марвин, – что мысль о посещении Мангелем нашего университета отнюдь не приводит меня в восторг. И не оттого, что о нем говорят, но оттого, что нам как факультету лучше обходиться без подобных напряженных ситуаций. Но решение было мне навязано, и при соблюдении процедуры не? иного способа соблюсти справедливость.

– Реакционный довод, – говорит Мойра Милликин.

– Справедливость! – восклицает Роджер Фанди. – Демократическая справедливость, это несправедливость.

– Вы словно бы всегда находите ее очень удобной, когда она на вашей стороне, – говорит Марвин.

Это вызывает еще большую бурю криков, сквозь которую прорываются многочисленные требования переголосовать, а уровень озера снаружи продолжает подниматься, и мрак сгущается за большими окнами с их постукивающими жалюзи. Самосвалы остановились, безмолвствуют коперы; но высоко во мраке ярко сияет свет в Зале Дюркхейма. Совещание продолжается, а затем в 17.30 громко звякает будильничек Бениты Прим, и оно завершается. Или почти завершается, так как теперь они должны рассмотреть предложение, что, поскольку перерыва для чая не было, следует установить условное время для реального поглощения чая и сухариков; именно этот промежуток условного времени в конце концов используется для оправдания того факта, что совещание было на несколько минут продолжено, чтобы обсудить, должно ли оно быть на несколько минут продолжено. Социологи встают и разбредаются; профессор Дебисон, который не произнес ни слова, торопится к такси, которое отвезет его прямо в Хитроу; в коридоре за Залом Дюркхейма сбиваются тесные группы и обсуждают грядущее землетрясение.

– Ты был очень тихим, – говорит Флора Говарду, когда они выходят из зала.

– Ну, – говорит Говард, – некоторые яблоки раздора создают трудноразрешимые проблемы.

– У тебя еще никогда не было такой взрывчатой ситуации, – говорит Флора. – Тебе требуется Мангель, тебе требуется драка.

– Кому, мне? – невинно говорит Говард, когда они входят в лифт. Они стоят там, ожидая, пока двери сомкнутся. – Я нашел, с кем оставить детей, – говорит Говард.

– Так-так, – говорит Флора, и сует руку в свою сумку, и вынимает свой еженедельник, и вычеркивает на странице, заложенной ниткой, слово «предположительно».

– Тайное свидание? – спрашивает Генри Бимиш, входя в лифт, его рука окостенело торчит перед ним. – Ну, Говард, это было очень освежающе. Я рад, что решил прийти. Некоторые пункты прямо меня касались.

– Неужели, Генри, – говорит Флора. – Какие же?

– Вопрос о грантах для изучения сенильной преступности. Мы можем по-настоящему продвинуться в этой области.

– А мы это обсуждали? – спрашивает Флора.

– Флора, ты была невнимательна, – говорит Генри. – Это был один из важнейших пунктов повестки. Я думал, из-за него придется сразиться, но он был утвержден сразу без обсуждения. Полагаю, его важность очевидна. Очень мирное совещание, как оказалось.

– Был ли ты внимателен? – спрашивает Флора. – Я заметила некоторое оживление в вопросе о Мангеле.

– Это было до жути предсказуемым, – говорит Генри. – Беда социологов в том, что они обычно не относятся к генетике серьезно. Они говорят о равновесии между врожденными и благоприобретенными свойствами, но, в сущности, они целиком на стороне вторых, потому что тут возможно их вмешательство. Они не способны осознать, в какой большой мере мы генетически предетерминированы.

– Но этот пункт, как выразился председательствующий, яблоко раздора, – говорит Флора.

– Все забудется, – говорит Генри.

– Так ли, Говард? – спрашивает Флора.

– Сомневаюсь, – говорит Говард, – страсти слишком кипят.

– О Господи, – говорит Флора. – Должна сознаться, я надеялась хотя бы на один спокойный семестр. Без проблем, без сидячих протестов. Я знаю, это звучит до жути реакционно. Но пусть даже перманентная революция и имеет за собой, я искренне хотела бы немножко мира перед тем как умереть, чтобы успеть написать одну приличную книгу.

– Но мы тебе не позволим, – говорит Говард.

– Да, – говорит Флора. – Теперь я вижу.

Лифт останавливается на пятом этаже, и они выходят назад в Социологию.

– Странно, как это обернулось, – говорит Генри, – чистая случайность в конечном счете.

– Генри, – говорит Флора устало, – случайностей не бывает.