Я представился и объяснил старшему помощнику, что состою при русской дипломатической миссии и в данный момент в определенном смысле являюсь его старшим начальником. После чего тот согласился пустить меня в боевую рубку.

Князь как будто ждал меня. Он, хотя оставался бледен, выслушал мои слова о возможных международных осложнениях с легкой усмешкой. Наконец я спросил — чего он хочет?

Князь ответил, что приказал навести орудия правого борта на казино. И послал туда ультиматум. Дескать, если в течение часа деньги не вернутся на борт, крейсер артиллерийским залпом накроет к чертям казино.

— Ого! — воскликнул Клавдий Симеонович. — Ай да князь! Уважаю. И что, дрогнули, ироды? Вернули казенные денежки?

— До единой копейки.

— Молодец, капитан! Верно, потом уволили. После такого-то казуса!

— Представьте, нет. Я через посла представил эту историю на самый верх, и там она очень понравилась. Впрочем, я слышал, князя перевели на миноносцы. Он после погиб, в пятом году.

Сопов еще посмеялся немного. Потом замолчал, задумался. Какая-то деталь в словах генерала показалось ему странной, но что именно, сообразить он не мог.

* * *

Ранее Сопов никогда так не маялся — ночевать не стали, снова двинулись в путь. И сил теперь совершенно не оставалось. По этой причине (а также и по многим другим) Клавдий Симеонович очень себя жалел. И снова поднялась в душе волна мутного раздражения. Захотелось обнаружить ответственного за все приключившиеся несчастия.

Ох, и спросил бы с него Сопов! По всей строгости б стребовал!..

Наконец подступило такое отчаяние, что хоть в петлю. И тогда Клавдий Симеонович сделал вот что: взял да и повалился ничком в мох. Зарылся лицом по самые уши в мягкую, остро пахнувшую подстилку, подумав, что теперь уж верно не встанет.

К тому моменту он давно потерял из виду потертую генеральскую шинель и даже не был уверен, что Ртищев по-прежнему где-то поблизости. Может, генерал обратно направился? Весьма вероятно. Или вовсе без следа сгинул…

Сколько пролежал в неподвижности Клавдий Симеонович, трудно сказать. Но по всему, что долго. А вернуло его, так сказать, к жизни, нечто удивительное.

Пение.

Сопов приподнял голову. Рядом, почти что под носом, стояла клетка, в которой, потряхивая попеременно лапками, по мокрому донышку нервно прохаживался кот. И вид у него был весьма недовольный.

Кот глянул в глаза Клавдию Симеоновичу, и тому явственно показалось, что в узких кошачьих зрачках промелькнуло:

«Знаю-знаю, что вы надумали. Только ничегошеньки у вас не выйдет».

— Это ты, брат, распелся? — пробормотал Клавдий Симеонович и со стоном перевернулся на спину. Небо потемнело, выглянула одинокая звезда, и было совершенно очевидно, что скоро уж упадет ночь.

«Господи, — подумал Клавдий Симеонович, приходя в чувство, — а корзина-то откуда взялась?»

Это и впрямь непонятно. Если генерал пустился, так сказать, отдельным порядком, то как здесь оказалась корзина? Да, кстати, а где саквояж доктора?

Рыжий сак оказался в пяти шагах. Там, где Клавдий Симеонович, телесно ослабнув, выронил его из руки. Сам Сопов этого момента не помнил.

И тут снова раздалась песня. Звук был тонкий, печальный. Точно ребенок выводил что-то грустное-грустное, волнительное.

Клавдий Симеонович прислушался: точно, поет. А, может, плачет — не разобрать. Сопов поднялся и двинулся на звук. Он шел вниз по склону сопки. Промокшее белье и сорочка леденили спину.

«Непременно застужусь, — не к месту подумал Клавдий Симеонович, — в постель слягу».

Вдруг пение оборвалось. Клавдий Симеонович постоял, повертел головой. Нет, ничего, тихо. Собрался повернуть обратно (идти вниз по скользкой хвое было неловко), как песня раздалась снова. И звучала она трагически.

Ребенок в лесу? Один?

Клавдий Симеонович вздохнул. Ничего не оставалось, как идти на голос. И он зашагал, осторожно глядя под ноги в сгущавшихся сумерках.

Склон делался круче, и порой приходилось хвататься за сосны, чтоб ненароком не соскользнуть. Тут уж непременно шею свернешь или ногу сломаешь — что, по словам генерала, в нынешней ситуации недопустимо.

Пока Клавдий Симеонович таким образом сторожко передвигался, пение вдруг оборвалось. Сопов завертел головой. Потом почти пополз, надеясь на свое годами наработанное чувство направления.

Оно не подвело его и теперь.

Впереди и справа сосны становились гуще — там склон выпрямлялся, становясь пологим. А слева было черно. Будто залили все вокруг тушью китайской. Голос доносился оттуда.

Сопов передвигался, местами опускаясь на четвереньки и даже хватаясь руками за мох — настолько неудобно было на этой круче. Что ж за чертовщина-то?

Наконец добрался.

Сопка тут вниз обрывалась — словно лопатой срезали.

На самом краю обрыва, куда и заглянуть страшно, когда-то росла сосна. Теперь от нее оставался только пень с длинной щепой, торчавшей, будто драконий зуб. А сосна сгинула в чернильной бездне. Довольно давно — древесный излом уже потемнел.

Подойти ближе? Страшновато. Да и зачем?

И вдруг пень шевельнулся. А потом — запел.

Клавдий Симеонович вытаращил глаза. Присмотревшись, он разобрал: на самый кончик щепы был навешен длинный мешок. Как раз оттуда и раздавался голос. Только никакое это было не пение, а плач. И голос был вовсе не детский.

Сопов ахнул:

— Ваше превосходительство!..

Осторожно, на животе подполз к самому краю. И только теперь открылась пред ним ситуация: на острие щепы, подвешенный за воротник шинели, висел Ртищев Василий Арсеньевич, генерал от инфантерии. И пребывал в самом бедственном положении.

Шинель была застегнута на все пуговицы, а вдобавок — на верхний крючок. Когда б не это — генерал непременно бы выпал из своего наряда. Прямехонько в чернильную тьму. Но и сейчас ему было не легче: застегнутый воротник вдавился в горло, еле давая дышать. Услышав голос Сопова, генерал встрепенулся. Щепа заскрипела. Генерал издал сдавленный свистящий звук — его-то Клавдий Симеонович и принял недавно за детское пение.

— Ох, да не вертитесь вы!..

Пришлось потрудиться. Семь потов сошло, пока Клавдий Симеонович снимал генерала с «крючка». И все боялся, что не удержит, уронит злополучного старика. Потом ищи-свищи, ночью-то.

Не уронил, вытащил.

Генерал стоять не мог — повалился наземь, хватая воздух открытым ртом. Сопов тоже растянулся на мху.

— И что это значит, ваше превосходительство? — спросил он, отдышавшись. — Что за экзерциции, в таком-то возрасте? И где ваши брюки?

Сперва генерал, конфузясь, отмалчивался. Но потом рассказал. Да и куда деваться? В общем, вышло так: в пути он действительно отдалился от Клавдия Симеоновича, и сделал это умышленно. Потому как понадобилось совершить некоторые естественные отправления организма, которые обыкновенно требуют уединения. Пока Василий Арсеньевич выбирал место, склон становился все более крутым. Подниматься обратно не хотелось. Генерал все надеялся отыскать ложбинку. Наконец отыскал, изготовился, но вдруг оступился. Да покатился с откоса…