Повесив трубку, я снова подсела к сыну. Чувство у меня было столь странное, будто я — не я, а маленький НЛО, который завис над плечом женщины по имени Лиз. Я просидела так примерно час, не отводя глаз от Джереми. За долгие недели болезни вокруг него образовался целый натюрморт из пустых пузырьков и початых баночек с пудингом. Рядом лежали стопки журналов «Современный фермер», аккуратно сложенные одеяла, два подкладных судна и дистанционный пульт от телевизора, да еще поилка.

Тут приехала «скорая», и мальчика забрали. Вместе с ним меня покинуло и чувство отчужденности. Я пришла в себя, обвела взглядом Самую Пустую Комнату на Свете и поняла, что больше ни минуты здесь не пробуду. Схватила белую полиэтиленовую сумку, сунула в нее кое-что из ванных принадлежностей, платье, пару рубашек и поехала к матери. Она возвращалась из магазина с продуктами и, увидев, как я заруливаю во двор, сразу поняла, что стряслось.

У матери выработалась особая манера справляться с тяжелыми ситуациями. Она берет на себя какую-нибудь задачу средней сложности и в кровь разобьется, но дело сделает; в данном случае она взялась организовывать похороны. Таким образом ей удалось пережить смерть отца, а теперь и внука. Остальные члены семьи явно не хотели лишать себя земных благ и собирались нежиться на райском солнечном побережье[14]до самого Рождества. Мать разозлилась, как тигрица, и устроила родичам по телефону порядочную взбучку:

— Ваш племянник и мой внук не будет лежать в глубокой заморозке, пока вы с Лесли стоите в очереди на «Волшебную гору» или в проклятый джакузи феи Динь-динь. Остальные пусть остаются, но ты, Уильям, и ты, Лесли, сейчас же возвращаетесь домой. Да, сестра все оплатит.

В итоге брат с сестрицей вернулись к 27 декабря, дню похорон.

Мать организовала службу и разместила в «Ванкувер сан» объявление о смерти. Мы обе ломали головы, кто из знакомых или членов семей Джереми объявится, увидев некролог. Хотели пригласить Кайлу из социального обеспечения, но служба была закрыта.

Мать заказала нечто — не гроб, а последнее желание панельного гомосексуалиста. Только представьте: густой, насыщенный красно-коричневый цвет с металлическими вкраплениями, дубовая лепнина, хромированные перила и орнамент на крышке. Добрый жест, хотя и несколько специфичный.

— Месяц назад на твоем дне рождения я пила красное вино, и Джереми восхитился оттенком, который дает падающий на бокал свет от люстры. Я хотела подобрать нечто похожее. Кажется, получилось довольно близко.

Матери действительно удалось воспроизвести рубиновый оттенок вина.

Рождество в том году праздновать не стали — не имело смысла. На День подарков, второй день Рождества, я немного оттаяла и более или менее взяла себя в руки. Впрочем, при мысли о предстоящем возвращении в квартиру нападала жесточайшая хандра. Пришлось матери съездить в мое покинутое жилище и забрать кое-что из вещей. Надо сказать, перспектива ее отнюдь не воодушевила. Мы поехали на ее машине и уже приближались к дому, когда мамулю прорвало на проповедь:

— Знаешь, Элизабет, тебе не помешало бы зайти. Иногда полезно побыть среди родных стен — глядишь, все в норму придет.

— Я не хочу приходить в норму. Мне жутко в квартире. Не желаю даже видеть этот дом, не оставляй там машину.

— Не устраивай сцен.

Мать свернула влево, вырулила на мою улицу, и при виде нашего многоквартирного дома у меня все сжалось внутри.

— Элизабет, поднимайся и помоги собрать вещи.

— Нет.

— Ну вот, как обычно, вечно мне самой все разгребать.

— Да, мам, сделай одолжение. — Я осталась в машине и принялась разглядывать кусты рододендрона, росшие на другой стороне улицы. Мармеладного цвета кот крался к невидимой добыче.

Если бы я зашла в квартиру, вернулись бы страхи, терзавшие меня всю жизнь. Вспомнились времена, когда у меня не было широкой двуспальной кровати и я ютилась на тесной кушетке. Что подумают гости, которых я, может быть, когда-нибудь приглашу?

Вспомнился совет покойного сына. И тут в окно постучала мать.

— Я намерена привести твое жилье в божеский вид.

— Что?

— В таком бардаке только мне под силу разобраться.

— А почему именно сейчас?

— Потому что, если я оставлю все на тебя, ты пальцем о палец не ударишь.

— Мне все равно.

Мать отлично держала себя в руках.

— Работы невпроворот. Можешь здесь посидеть, если лучшего занятия не придумала.

Сказала, и след простыл. Я вышла из авто, прогулялась до автобусной остановки и поехала к матери.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы принять боязнь собственной квартиры за страх одиночества. Пока со мной жил Джереми, я совсем забыла, что такое быть одной. Из памяти исчезло самое ненавистное: привкус желчи от мысли о предстоящем ужине и пустом вечере. Я забыла, каково просыпаться в субботу и понимать, что впереди целых два дня, которые надо чем-то заполнить. Забыла холодный свет разгорающегося утра в щелке между шторой и подоконником, навевающий мысли об отсутствии настоящей жизни. Несмотря на усилия (пусть внешне все выглядело вполне благополучно), доминантой моего настроения было неизменное одиночество, которое заглушало собой прочие краски жизни.

И еще я начала стареть.

Наверное, люди на каком-то этапе жизни понимают, что добились всего отпущенного им в любви, власти, деньгах. Настает время смириться с тем, кто ты есть и кем стал. Думаю, я пожертвовала определенностью во имя спокойствия из обычных счетоводческих соображений: так легче, смириться с судьбой. Это было глупое решение. Из-за него я не вкусила жизни по ту сторону Зазеркалья, жизни с Джереми, заботливым и отзывчивым на заботу. Когда он болел, я себя уговаривала, что он умрет не скоро, и проблема одиночества не стояла передо мной столь остро. О чем я думала? Насколько извращенным надо быть человеком, чтобы находить радость в продлении страданий ближнего? Чем я лучше Донны?

На автобусную остановку я тащилась из последних сил: одолевала тоска по Джереми и тошнило при мысли, что мне предстоит прожить в одиночестве еще лет тридцать. В дороге я мечтала, чтобы автобус упал в пропасть и разбился в блин, так, чтобы и вспоминать было не о чем.

Когда я приехала к матери, стало легче: теперь в квартире будут обитать двое. Как ей удалось протянуть все эти годы в полном одиночестве? Впрочем, она не производит впечатления страдалицы. От таких мыслей стало еще тяжелее: что, если я ошибаюсь? Впрочем, мать вся как на ладони: что есть, то есть.

Вернулась она часов в семь и сразу с порога проговорила:

— Все подчистила, по нулям.

— В смысле?

— Капитально убралась. Я даже заставила вахтера перенести кровать в хранилище и запереть там вместе с вещами Джереми. Всю вашу аптеку собрала в коробку и отвезла в больницу. Теперь и не подумаешь, что там жил еще кто-то, кроме тебя.