– Папа тоже в свое время не узнал в моей маме девушку, тоже посчитал за мальчика-подростка.

– Твоя мама была такой же отчаянной, как и ты?

– Да, она была рыбачкой. С детства ходила в море, испытала и бури, и ураганы.

– Тогда понятно, почему ты оказалась далеко от своего дома да еще в одежде воина. У тебя это наследственное!

Они продолжали идти по улицам, занятые только самими собой, и не замечали ничего вокруг. Умила удивлялась себе. Раньше она почти все время проводила с мальчишками, днями и вечерами была с ними, но ни к одному не испытывала никакой привязанности. Некоторые из них предлагали ей дружбу, а двое даже начинали разговор про любовь, но она только смеялась над ними. А теперь ей было приятно идти рядом с этим незнакомым парнем, у нее сердце замирало от его голоса, и жаркая волна прокатывалась по всему телу, когда он нечаянно касался ее руки.

Вернувшись в светлицу, Умила долго сидела у открытого окна и глядела в высокое звездное небо. Спать не хотелось, ею овладело доселе не испытанное блаженство, хотелось вскочить, кинуться куда-то вдаль, упасть в пропасть и кричать, восторженно кричать о своем счастье!.. Уснула под утро. Но что это был за сон! Она будто не спала, а колыхалась в зыбком, сияющем тумане, сердце тревожно и сладко ныло, а перед ней плавал образ Годолюба, такой красивый, такой притягательный, такой милый...

На второй вечер на условное место она шла, боясь, что он не придет. Но Годолюб уже ждал ее, побежал навстречу, и они невольно, сами того не ожидая, обнялись, а потом, тесно прижавшись друг к другу, до утренней зари прогуляли по городу. Проговорили, кажется, обо всем на свете. На прощание он ее поцеловал, нежно, ласково. Но от этого поцелуя у нее так закружилась голова, что она чуть не лишилась чувств...

На третий вечер Умила пришла расстроенной.

– Годолюб, через три дня наше войско отправляется на родину, – проговорила она в отчаянии. – Мы скоро должны расстаться!

– Как это неожиданно, – растерянно проговорил он, собираясь с мыслями. – Ты это точно знаешь?

– Точнее некуда! Отец распорядился... Надо что-то делать. Придумай что-нибудь!

– Что можно придумать? Я буду приезжать к тебе в Новгород...

– Ты шутишь? Мы добирались к вам целых полмесяца, прошли через столько племен и народов!

Он помолчал немного. Потом его осенило:

– А давай поженимся. Тогда нас никто не разлучит!

– Ты говоришь серьезно? Мы тогда станем мужем и женой?

– Конечно. И будем постоянно жить вместе!

– Как это неожиданно и необычно...

– Ну так что? Решаешься или как?

Она качнулась к нему всем телом и проговорила без колебаний:

– Конечно, согласна! Я на все согласна, лишь бы остаться рядом с тобой!

На другой день Умила вкрадчивой походкой вошла в покои отца. Князь давал наставления тысяцкому по поводу предстоящего долгого пути на родину. Когда военачальник ушел, она села к нему на колени, поцеловала в щеку, сказала воркующим голосом:

– Папа, я тебя очень люблю.

– И я тебя тоже, дочка, – думая о своем, озабоченным голосом ответил он.

– Я так скучаю, когда тебя долго нет...

– Но я же рядом.

Он взглянул в ее лицо, спросил:

– Тебе что-то надо?

– Да, папа. У меня к тебе серьезный разговор.

– Ну, ну, выкладывай.

Она села напротив и долго смотрела ему в глаза. Потом, встрепенувшись, быстро проговорила:

– Что ты скажешь, если я останусь здесь, в Рерике, в княжестве бодричей?

У него брови полезли вверх. Спросил недовольно:

– Что за причуда? Одна думала или с братом?

– Нет, не с братом. С другим человеком.

– Это с кем еще?

– С Годолюбом, сыном бодричского князя Велигора.

Гостомысл начал догадываться. На губах у него появилась легкая улыбка. Спросил, медленно растягивая слова:

– Ты встречалась с ним эти дни?

– Да, папа.

– И вы надумали... вы решили пожениться?

И тут она не выдержала, кинулась ему на грудь и зарыдала. Напряжение последних дней, предстоящее расставание с отцом, которого она безумно любила и обожала, невозможность вернуться на родину – все это накопившееся в ней вдруг выплеснулось наружу в судорожном плаче.

– Ну полно, ну хватит, – успокаивал он ее, гладя по спине. Но она не могла остановиться, то громко всхлипывала, то вновь заливалась в плаче. Наконец стихла и стеснительно взглянула ему в лицо заплаканными глазами.

– Ты не будешь против, папа? – наконец спросила она.

Он улыбнулся, ответил, вздохнув:

– Ну что ты, глупышка. Разве я буду возражать против вашей любви? Жаль, конечно, расставаться с тобой. Но что поделаешь? Сам когда-то увез твою маму из Скандинавии... Ну что, будем ждать сватов?

Сваты прибыли на другой день. Долго торговались. Расхваливали своего купца, любовались товаром, долго спорили насчет приданого. Наконец срядились, ударили по рукам. Гуляли, согласно обычаям, три дня с истинно славянским размахом.

На прощанье Гостомысл сказал Умиле:

– Ничего, дочка, крепись на новой родине. Мать твоя тосковала по Скандинавии два года, а потом семья и дети перебороли душевные грусть и уныние. Может, тебе удастся вырваться в Новгород... А я обещаю наведываться изредка.

Он подумал, добавил:

– Доля княжеской жены тяжела и ответственна. Все заботы и тревоги государственные будут и на твоих плечах. Будь тверда и мужественна, дочь.

Она теснее прижалась щекой к его груди, ответила тихо:

– Я буду стараться, папа.

В начале зимы из карельских краев в Новгород пришла неожиданная весть: в направлении Сегозера движется отряд норманнов. Движутся быстро, не грабя и не убивая, а только отбирая пищу и кое-что из носильных вещей.

– Пешим ходом идут или на конях? – спросил Гостомысл гонца.

– На лыжах. На широких лыжах, на каких наши охотники промышляют. На лошадях в лесу не пройти.

Да, в Скандинавии зимы бывают снежными, это он слышал, поэтому норманны хорошо ходят на лыжах.

– И с какой же целью они туда направились? – спросил Гостомысл пожилого карела, принесшего эту весть.

– Не иначе как за пушниной, – высказал тот догадку. – Больше там делать нечего, князь.

Гостомысл подумал, согласился.

– Да, там много селений охотников, складов промышленников с пушным товаром. Есть чем поживиться. Много бед они натворят, большие убытки народу принесут. Остановить их надо.