Но сон все равно не шел. Я посмотрел на свои новые часы: почти полночь, несколько минут до рассвета – и решил, что хочу увидеть восход солнца. Возможно, мне долго теперь не доведется бывать здесь в полночь воскресенья.

Я выглянул в коридор – старушки Динсмор нигде не было – и выскользнул наружу.

Солнце висело чуть ниже горизонта – к северу его первые лучи касались самой высокой антенны энергостанции, находившейся за многие мили отсюда на вершине Гордости. Стояла прекрасная погода. Юпитер над головой был в половинной фазе, огромный, оранжевый и величественный. К западу от него выплывала из тени Ио, превращаясь на моих глазах из черной в вишнево-красную, а затем в оранжевую.

Я подумал о том, как буду чувствовать себя на Земле. Каково будет весить втрое больше, чем сейчас? Здесь я не ощущал собственной тяжести, но каково будет плавать в густом грязном супе, который там считают воздухом?

И каково это – когда не с кем поговорить, кроме сидящих в своих норах, словно сурки, землян? О чем говорить с девушкой, которая никогда не была в колониях и не поднималась в небо над землей выше, чем на вертолете? Они же все неженки. Взять, к примеру, Гретхен – она могла свернуть шею цыпленку и кинуть его в кастрюлю. Земная девчонка на ее месте визжала бы от страха.

Над горизонтом поднялся краешек солнца, окрасив снег на вершинах Больших Сахарных гор в розоватый цвет на фоне бледно-зеленого неба. Я начал постепенно различать окружавший меня пейзаж – неуступчивую и непорочную новую территорию, ничем не напоминавшую Калифорнию с ее сидящими друг у друга на голове пятьюдесятью или шестьюдесятью миллионами населения. Именно здесь я хотел жить, и именно здесь было мое место.

К черту Калтех, Кембридж и прочие модные учебные заведения! Я намеревался показать отцу, что получить образование можно, и не приобщаясь к Лиге плюща. А первым делом я собирался сдать зачеты и снова стать скаутом-орлом.

Разве американский президент Эндрю Джонсон не учился читать, уже работая, даже после того, как женился? Пройдет время, и у нас будут ученые и гуманитарии не хуже, чем где-либо еще.

Долгий медленный рассвет продолжался, и лучи солнца очертили перевал Кнейпера к западу от меня. Я вспомнил ту ночь, когда мы преодолевали его в метель. Как говорит Хэнк, жизнь колонистов хороша одним: она четко отделяет мальчиков от мужчин.

«Я жил и работал среди настоящих мужчин», – прозвучала фраза у меня в голове. Райслинг?[19] Или, может, Киплинг? И я тоже жил и работал среди настоящих мужчин!

Солнце коснулось крыш, осветив лагуну Серенидад, цвет которой сменился с черного на пурпурный, а затем на голубой. Это была моя планета, здесь был мой дом, и я понял, что никогда ее не покину.

Из дверей суетливо выбежала миссис Динсмор и тут же заметила меня.

– Еще чего надумал! – сварливо бросила она. – А ну-ка, быстро на место!

– Мое место здесь, – улыбнулся я. – И я намерен тут остаться!

1. Нью-Мексико

– Спокойно, мальчик, спокойно!

Дон Харви осадил маленького толстяка-пони. Обычно Лодырь оправдывал свою кличку, но сегодня ему, кажется, пришла охота порезвиться. И Дон, в общем-то, его не винил. День стоял такой, какие бывают только в Нью-Мексико: небо, до блеска отмытое прошедшим ливнем, земля уже сухая, но вдалеке еще висит клочок радуги. Небо было слишком голубым, крутые холмы – слишком цветущими, а дали – слишком яркими, чтобы казаться реальными. Невероятный покой окутывал Землю и заставлял, затаив дыхание, ожидать чуда.

– У нас целый день впереди, – предупредил Дон Лодыря, – так что не взмыливай себе бока. Скоро крутой подъем.

Скакал Дон один, а причиной его одиночества было чудесное мексиканское седло, которое родители заказали для него на день рождения. Вещица была прекрасная, разукрашенная серебром, как индейские мокасины. Но в фермерской школе, которую посещал Дон, седло это выглядело так же нелепо, как строгий костюм во время клеймения скота, – этого родители Дона не учли. Он-то седлом гордился, но у других мальчишек седла были простые, пастушьи. Они безжалостно высмеяли его, когда он впервые появился с этим седлом, и тут же превратили Дональда Джеймса Харви в Дона Хайме.

Вдруг Лодырь отпрянул назад. Дон огляделся, увидел, что его испугало, выхватил свой пистолет и выстрелил. Потом он спешился, бросив поводья вперед, чтобы Лодырь остановился, и оценил итоги своих трудов. В тени скалы еще подергивалась довольно крупная змея с семью погремушками на хвосте. Ее срезанная лучом голова валялась рядом с туловищем. Погремушки Дон решил не забирать. Попади он точно в голову, непременно взял бы трофей, чтобы похвастаться своим стрелковым искусством. А так ему пришлось полоснуть змею лучом наискось. Если он принесет в школу гадину, убитую столь неуклюже, кто-нибудь обязательно спросит, почему бы ему было не принести просто садовый шланг.

Дон оставил ее валяться и снова забрался в седло, болтая с Лодырем.

– Ничего страшного, обыкновенная старая злая рогатая гремучка[20], – успокаивающе произнес он. – Она тебя испугалась больше, чем ты ее.

Он пощелкал языком, и они двинулись в путь. Пробежав несколько сотен ярдов, Лодырь снова шарахнулся в сторону, испугавшись на этот раз не змеи, а внезапно раздавшегося звука. Дон осадил его и строго сказал:

– Куриные твои мозги! Когда ты перестанешь вздрагивать от телефонных звонков?

Лодырь дернул мышцами на холке и фыркнул. Дон потянулся к луке седла, снял телефонную трубку и ответил:

– Мобильный шесть-джей-двести тридцать три триста девять, говорит Дон Харви.

– Это мистер Ривз, Дон, – донесся голос директора школы «Ранчито Алегре». – Где ты?

– Направлялся на месу[21] Педлерс Грейз, сэр.

– Возвращайся домой, и как можно скорее.

– Угу! Что-то случилось, сэр?

– Радиограмма от твоих родителей. Если пилот вернулся, я вышлю за тобой вертолет и попрошу кого-нибудь привести твою лошадь.

Дон заколебался. Он не хотел, чтобы на Лодыре ездил кто попало, – не ровен час, разгорячат лошадь и не дадут ей остынуть. С другой стороны, радиограмма от родителей наверняка была важной. Предки работали на Марсе, и мать писала регулярно, присылая почту с каждым кораблем, но радиограмма, не считая поздравлений на Рождество и ко дню рождения, – дело и вправду неслыханное.