Тема нацпроектов и госинвестиций настолько увлекла их идеологов, что при написании майского указа тема доходов населения ушла на второй (если не на третий) план и из него исчезли какие-либо цифры, обещания или ориентиры в этой области.

Госплановизация экономической политики, очевидно, еще бесконечна далека от венесуэльского уровня, но весенний “бензиновый кризис” и его слабое повторение осенью 2018 года оказались весьма показательными с точки зрения проникновения этой концепции в головы правительственных чиновников. Хотя по своим масштабам рост цен на бензин, в целом, был весьма умеренным (8–10 % за год), он вызвал необъяснимо резкую реакцию в Кремле и подтолкнул правительство к использованию механизмов замораживания цен, чего Путин избегал на протяжении своих предшествовавших 18 лет. На мой взгляд, этот “тектонический сдвиг” в экономической политике остался малозамеченным и недооцененным, что можно понять: никаких конкретных решений, которые оказывают влияние на повседневную жизнь, принято не было. Однако если Кремль пойдет по этому пути дальше, то грядущие новации могут оказаться гораздо более заметными и могут привести к серьезным изменениям во всей конструкции российской экономики.[61]

В отличие от многих я не расцениваю как значимые с точки зрения экономической политики те решения по повышению пенсионного возраста, которые были приняты в прошедшем году. На профессиональном уровне уже давно стало очевидно, что для долгосрочного балансирования пенсионной системы правительству (независимо от того, кто в нем будет сидеть) придется делать выбор между тремя плохими решениями: повышением пенсионного возраста, повышением ставки пенсионных взносов или снижением реального уровня пенсий. К этому решению Путин был готов, и его принятие отложили на после президентских выборов, чтобы избежать публичного проявления негативных эмоций. Поэтому обоснованные претензии возникают не к самому решению, а к тому, что оно было недостаточно растянуто во времени, к тому, что его реализация могла безболезненно начаться через 2–3 года, к тому, что в стороне от повышения пенсионного возраста остались силовики, военнослужащие, к тому, что размеры пенсий высших госчиновников достигли немыслимых величин. Но даже если бы все эти вопросы были решены с максимальной аккуратностью, это бы не означало каких-либо изменений в политике.

То, что случилось в пенсионной системе России в 2018 году, нельзя назвать словом “реформа”, поскольку при этом никакие базовые принципы пенсионной системы не были затронуты. Главная претензия в адрес властей состоит в том, что после того, как в 2013 году была разрушена обязательная накопительная система, ничего на смену ей не было построено.

С одной стороны, это означает, что тот механизм формирования длинных денег, который существовал до 2013 года и который подпитывал российский рынок облигаций, прекратил свое существование, и никаких шагов для его поддержки правительство не смогло принять по непонятным причинам – при всех вопросах к системе ИПК (индивидуального пенсионного капитала) эта концепция вполне понятна, логична и имеет право на существование; ее основные контуры были обрисованы уже в конце 2015 года, однако даже до предъявления законопроектов на обсуждение дело с тех пор не дошло.

С другой стороны, любая пенсионная система имеет супердлинный временной горизонт и затрагивает интересы тех, кому сегодня 20–25 лет. В этой связи всем понятно, что нынешняя пенсионная система, опирающаяся исключительно на солидарно-распределительный механизм – выплата пенсий за счет взносов, уплачиваемых сегодняшними работниками, – не в состоянии будет обеспечивать достойный уровень пенсий уже через 20–25 лет, и что пенсионные накопления могут создать дополнительный источник для получения пенсий только через весьма длительный период времени. Следовательно, любое промедление с началом функционирования накопительной системы будет означать растущую нагрузку на бюджетную систему в будущем или будет вести к снижению уровня жизни пенсионеров.

В этой связи неспособность правительства принять решение по этому вопросу лишь усугубляет положение дел в экономике, поскольку не позволяет задействовать даже те механизмы поддержки роста, которые доступны Кремлю сегодня.

Подведем итоги: российская экономика в 2018 г. вяло росла, опираясь исключительно на улучшавшиеся внешнеэкономические условия; принятые решения по повышению налоговой нагрузки и процентной ставки будут тормозить и без того недостаточно быстрый рост; проблема низких темпов роста стала всерьез беспокоить Кремль, решать ее он решил с помощью возврата назад к госплановской практике, что вряд ли приведет к достижению желаемых целей. В то же время Кремль не может ничего предложить обществу для решения проблемы продолжающегося снижения доходов населения, а это означает, что холодильник будет более уверенно демонстрировать свое преимущество над телевизором.

Пять лет назад, 18 марта 2014 года, Владимир Путин торжественно объявил о присоединении Крыма к России, и этот “мини-юбилей”, несомненно, является хорошим поводом поговорить о плюсах и минусах того решения, о том, что получила наша страна и что ей пришлось за это заплатить.

Начнем с плюсов, которых, на мой взгляд, не очень много. 27 тысяч квадратных километров территории (0,15 % от общей территории России), 2,2 миллиона новых жителей – это объективные данные, к которым можно добавить субъективные положительные эмоции значительной части населения от “восстановления исторической справедливости”, от “возврата исконно русских земель” и от “восстановления статуса великой державы”, которая наравне с США может делать в современном мире все, что хочет, понимая, что ей за это ничего не будет. (Отметим в скобках, что Китай в его нынешнем состоянии не может претендовать на статус великой державы – ход торговой войны с США наглядно это доказывает). При очень большом желании ко всему этому можно добавить положительные эмоции крайне небольшой части российского населения, которой удалось лично обогатиться в этот момент, присвоив себе больший или меньший кусочек чужой собственности, воспользовавшись ситуацией юридической анархии, или поучаствовав в распиле бюджетных денег, пролившихся дождем над засушливым полуостровом.

Возможно, у кого-то найдутся еще какие-то “плюсы”, которые удалось приобрести России за счет присоединения Крыма, но не уверен, что их будет много и они будут более весомыми, чем перечисленные выше. И, значит, можно переходить к цене вопроса, к обсуждению того, чего и сколько заплатила наша страна за полученное.

Крым всегда был территорией, требовавшей финансовой поддержки из центрального бюджета – и во времена Советского Союза, и будучи в составе независимой Украины. После присоединения к России никакого чуда не случилось, гигантских месторождений золота или углеводородов, которые могли бы создать экономическую базу для региона, на полуострове обнаружить не удалось, поэтому даже для поддержания существовавшего бюджетного и коммунального хозяйства российскому федеральному Минфину срочно пришлось изыскивать 55 миллиардов рублей уже в 2014 году. В последующие годы эта сумма только увеличивалась – нужно было повышать зарплаты крымским бюджетникам, которые были в разы ниже, чем в российских регионах, нужно было финансировать различные проекты, которые должны были повысить уровень социальной и коммунальной инфраструктуры до уровня, сопоставимого со среднероссийским, – в 2019 году безвозмездные перечисления из федерального бюджета в бюджет Крыма составят 150 млрд рублей, а всего за 2014–2019 годы сумма дотаций / субвенций / подарков из федерального бюджета составила около 580 млрд рублей.