Как-то ночью мы сидели у подсвеченного бассейна, кроны пальм шелестели под порывами горячего ветра с Санта-Аны, и я рассказал ей историю Черил Рэмптон. Рассказ занял немало времени. Когда я говорил, ветер усиливался; он с силой налетал на синие тенты-зонты, пока, наконец, портье — молодой парень с неряшливой бородкой, которая, как он считал, делает его в глазах сексуальных молодых жиличек Томом Уэйтсом — не пришел и не закрыл эти зонтики. Тогда я извинился и поднялся к себе, чтобы отлить: мы на двоих уговорили полдюжины рома «Carta Bianca». Я был рад, что Норрайн все еще сидела на месте, когда я вернулся.

Я не очень понимал, как она отнеслась к моей истории. Насколько было видно, лицо у нее было серьезным. Большую часть времени она слушала, поднеся руку к губам. А мне всегда было не по себе, если люди прикрывали рукой рот в то время, как я говорил. Самое дикое предположение из всех, что лезли в голову — что они стараются не расхохотаться мне в лицо. Порыв ветра пронес по «Астротурфу» годовой запас оберток от сигаретных пачек; я сел на место и завершил рассказ, изложив не особо приличную последнюю сцену.

— Вот я стартанул с пляжной парковки так, что сжег резину, а сам все смотрел в зеркало на удаляющуюся Черил. Ненавидел ее. Любил ее. Тысяча разных чувств — и все разом. И все — идиотские, — я помолчал. Увядший перистый лист упал в бассейн. Норрайн изучающе смотрела на меня карими глазами. — А остальное, как говорят, покрыто мраком. Никто никогда не видел ее после той ночи.

Норрайн отвела руку от губ. Она не улыбалась. Похоже, она сердилась, даже злилась, будто фильм оборвался за пять минут до финала.

— Что ты имеешь в виду? Она уехала?

Я дунул в свою пустую бутылку.

— Нет. Она просто… исчезла. Пропала… в соленом тумане.

— Пропала? Что ты хочешь сказать? Что с ней случилось?

— Провокационный вопрос, дорогая, — сейчас я изображал Роберта Морли.[332]

— Версий было несколько, как в «Расомоне»:[333]настоящее изобилие противоречивых историй о том, что случилось в эту ночь потом.

— Расо… чего?

— Это древний японский фильм, дорогая. Ты его не застала.

— Так что же все-таки случилось?

Я откашлялся и продолжил прожженным голосом Фреда Мак-Мюррея[334]из «Двойной страховки» — типа обычный парень Джо, который слишком часто проходил огонь, воду и медные трубы:

— Ну, предполагают, что она уехала дальше по побережью вместе с Биллом Холтнером. Прыщавец на форде «вуди»? Ну, не сказать, что это сценка прямо из «Гиджет», если ты понимаешь, о чем я. Костер там есть, и пляжные полотенца тоже, и они там кайфуют всю ночь, только не от «неба и моря». По пятницам, вечерами, там оттягиваются на всю катушку прогульщики чего только можно. Ну представь, Мундогги ссыт в костер во время эрекции, а Большой Кахуна[335]сует кому-то в рот, врубаешься? Черил уже порядком пьяна, вот они с Холтнером и расплевались. И вот ему назло она подходит к каким-то пижонам-мексикашкам, может, к кому-то одному из них, сальному метису, одетому черт знает во что, и начинает вылизывать серу из его уха, на радость мальчику-серферу. Но вместо того, чтобы приревновать ее и полезть в драку, как она рассчитывала, Билл просто говорит — ну и оттрахайте ее, кому какое дело до этой сучки. И вот, окончательно взбесившись, она уезжает с этими грязными латиносами,[336]и в конце концов эти стиляги уделывают ее насмерть на заднем сидении форда «импала» шестьдесят третьего года под «La Bamba»[337]на полную громкость.

Наверху кто-то захлопнул окно. Как далеко ветер разносил мой голос?

— С другой стороны, может, она отделывается от мексиканцев на парковке. Например, они уже подходят к машине, и тут она выдает что-нибудь непристойное о Трини Лопесе,[338]а они говорят: еще увидимся, сучка, и уезжают, а она остается стоять на парковке, распространяя душок… и тут подкатывает банда байкеров, из тех, что мотаются туда-сюда, перекурить и порявкать своими тачками. Может, это и не Ангелы Ада, но какая-нибудь их местная версия — ну там, Запоры для Дырок или вроде того — но если уж начистоту, так она тоже не Нэнси Синатра. И вот эта последняя группа анонимных свидетелей встречается с ней; ее руки втиснуты внутрь бескарманных «левисов» одного из этих лосей, в каждой ладони по яичку, а остальные дико орут в насыщенный озоном воздух. И кто знает, может, они en-masse[339]измываются над ней всю ночь, а утром сбрасывают тело в отстойник для нефти. Или, может, у нее с этим лосем начинается настоящая любовь, и они счастливо живут в Фонтане целых три месяца, пока одной дождливой ночью не врезаются на полной скорости в бензовоз где-нибудь под Сан-Берду.

С третьей спички я, наконец, закурил.

— А может, это были серферы.

— Тот самый парень на «вуди»? — уточнила она.

У меня внутри все сжалось:

— Ага, они. Это вполне мог быть Билл Холтнер со своими дружками. Может, там вообще не было ни мексиканцев, ни байкеров. А была сцена «Гиджет оттрахали в задницу по полной», с Черил Рэмптон в главной роли в той самой серии, которую Сандра Ди сделала знаменитой. Может, они разложили ее прямо в «вуди», и в исступлении момента даже не сразу заметили, что доски для серфа разъехались, и острый угол одной из них пробил ей спину между лопаток. Ну и они в полном офигении, в шоке от страха и раскаяния, а еще больше — от риска загреметь в тюрьму, так вот, они закопали ее тело под чьей-нибудь клумбой, и бетонная пагода до сих пор служит ей надгробием.

Меня всего трясло. Я сел так, чтобы Норрайн не видела, как дрожат мои колени.

— Это выглядит… не знаю, как сказать… неправдоподобно, — сказала она.

Я быстро продолжил:

— А может, вся эта пляжная тусовка уже давно обкурилась, как компания идиотов, что выпускает диски с Шелли Фабарес,[340]и через пять секунд Черил уже сваливает. И вот выходит она одна на парковку и говорит себе: «Блин, сейчас середина шестидесятых, у нас тут культурной революции не было или как? Чего я до сих пор болтаюсь с этим быдлом, застрявшим в пятидесятых, они относятся ко мне по-свински только потому, что мне нравится секс? Где все это продвинутое, крутое, стильное „новое поколение“?» И тут она сталкивается с сияющим юным «нордическим аполлоном» с кудрявыми белокурыми волосами ниже колен и глазами, бездонными, как аэродинамические трубы, который закинулся голубенькими от «Сандоз»[341]на тысячу микрограмм, что, в общем-то, пока что не так уж незаконно. Он говорит ей, что она прелестнейшее дитя вселенной, и начинает ее раздевать. Не здесь, протестует она, и тогда они уходят в ветхий многоквартирный дом, что стоит ниже по побережью, где двадцать проигрывателей играют одновременно, а три сотни людей корчатся и лыбятся под вспышками стробоскопа, и тоже одновременно. Так вот, этот Галахад уводит ее в сортир, переделанный в спальню, они на пару закидываются кислотой и под пластинку Донована медленно и красиво занимаются любовью, но только это не кислота, это стрихнин, и они уже почти добрались до туинала, когда она вдруг окоченела, как летучая мышь.