– Может, снимков уже достаточно? – спросил он.

Ловелл опустил камеру и передал ее Андерсу.

Борман посмотрел на непослушную третью ступень еще раз, затем перевел взгляд на ручку управления двигателями.

– Хьюстон, «Аполлон-8», – произнес он. – Предлагаю маневр расхождения, если не возражаете.

Земля встретила его фразу молчанием. Борман почти воочию видел, как операторы раздумывают над его словами и советуются друг с другом насчет того, давать ли добро на такую рутинную процедуру, как незапланированное включение двигателей. Борман дал им на размышление 20 секунд.

– Хьюстон, я «Аполлон-8», – повторил он.

Его слова вновь повисли в тишине. На этот раз Фрэнк дал операторам лишь шесть секунд.

– Вас понял, – непререкаемо заявил он. – Считаю необходимым дать импульс и убраться подальше от этой штуки.

Никакого бунта в духе Уолли Ширры на корабле, которым командует Борман, не будет. Но не будет и нерешительности. Фрэнк запустил двигатели, и «Аполлон-8» быстро ушел от третьей ступени, которой теперь оставалось лишь соскользнуть на «мусорную» орбиту вокруг Солнца[39].

* * *

Если бы мировая аудитория, следящая за полетом в первые сутки, внимательно слушала переговоры, хоть несколько человек да заметили бы настораживающие реплики между кораблем и Землей. Впрочем, наверняка никто ничего не заметил: слишком на многое приходилось отвлекаться за то время, пока корабль перекрыл собственный рекорд высоты в 12 000 км, повысив его почти в 16 раз – до 186 000 км – к моменту, когда Земля закончила один оборот вокруг оси. Еще более волнующим было обещание нескольких прямых телевизионных трансляций из космоса. Первая телетрансляция была запланирована через 31 час после начала полета, или около трех часов пополудни по восточному времени 22 декабря: в это время земляне могли бы увидеть обитаемую ими планету с той непредставимой высоты, с какой ее видят астронавты.

Однако дело осложняли те самые обеспокоенные реплики. Для несведущего слушателя они звучали загадочно.

Например, Андерс говорил:

– Хьюстон, мы перемотали пленку. Можете сделать сброс, когда вам удобно.

И Коллинз через некоторое время отвечал:

– «Аполлон-8», Хьюстон. Мы попытаемся сбросить вашу пленку прямо сейчас.

Позднее можно было слышать от одного из астронавтов, что некоторые интересные детали на пленках могут понравиться НАСА, а затем он просил НАСА сообщить экипажу свое мнение о пленках после того, как в агентстве их прослушают.

На самом деле предметом таких переговоров операторов и экипажа служила аппаратура хранения данных, сокращенно DSE, и именно к ней относилось обиходное выражение «сбросить пленку». В кабине «Аполлона-8» была установлена звукозаписывающая система, которая работала более-менее непрерывно от старта до приводнения. Сбрасываемые пленки фиксировали все, что астронавты говорили друг другу внутри корабля, в том числе и без связи с ЦУП, когда Земля не могла слышать, что обсуждается на борту. Эти записи не только становились важным историческим документом, но и могли дать необходимую информацию в случае происшествия на борту для комиссии по расследованию, которая должна была бы выяснить причину проблемы.

А главное – эта система давала экипажу возможность записать частное сообщение для ЦУП и затем передать его на высокой скорости так, что никто в мире не смог бы его услышать. Однако ЦУП пришлось бы найти свободное время для прослушивания чертовой записи, а в описываемый момент там не спешили этого делать. Это было проблемой, потому что экипаж пытался сообщить на Землю, что Борман заболел – и состояние его куда серьезнее, чем легкие приступы морской болезни у Ловелла и Андерса в начале полета.

В первые 12 часов Борман находился попеременно в двух состояниях: рвота и попытка сдержать рвоту, чаще всего неудачная. К тому же его периодически мучила диарея, что при желудочных расстройствах не редкость. И одно и другое было изрядным испытанием в условиях космического корабля, где нет канализации. И хотя командир пока занимался работой и по его интонациям ничего не было заметно, было понятно, что долго он не продержится. Если Борман не сможет есть и усваивать пищу, он ослабнет, а со временем и вовсе утратит способность действовать. Звуки и запахи, наполняющие тесную кабину, уже стали невыносимы для всех троих астронавтов. Хуже того, если болезнь Бормана была вызвана вирусом, то Ловелл и Андерс почти наверняка должны были ее подхватить.

Поначалу Борман запретил экипажу хоть словом обмолвиться Земле о происходящем.

– Я не собираюсь ничего докладывать, – сказал он, когда Хьюстона не было на связи. – Молчите и вы, парни.

Однако через полдня Борман и сам стал беспокоиться. В самолетах его никогда не тошнило – разве что с похмелья (а такого не избежал ни один военный летчик). Во время полета «Джемини-7» его желудок держался железно в течение всех 14 дней. А на этот раз пищеварительная система взбунтовалась по всем направлениям.

Ловелл и Андерс знали, что Борман, если придется, будет держаться до последнего, это-то их и беспокоило. Однако в итоге им удалось добиться его согласия на операцию со сбрасываемыми записями, через которые о проблеме удастся сообщить летному врачу – доктору Чарлзу Берри. По крайней мере, они на это надеялись. Однако после отсылки записи прошло несколько часов, прежде чем в Хьюстоне наконец поняли намеки, посылаемые экипажем.

За пультом руководителя полета в тот момент сидел Глинн Ланни, поблизости находился Клифф Чарлзуорт, хотя смена была не его. Оба заподозрили, что повторяющиеся намеки экипажа могут указывать на медицинскую проблему. Ланни попросил Чарлзуорта вызвать доктора Берри и вместе с ним прийти в резервный зал управления этажом ниже: там все трое приватным образом прослушают записи и, если нужно, свяжутся с экипажем. Берри в свою очередь позвонил Коллинзу, который недавно сменился с дежурства у пульта капкома и передал микрофон астронавту-новичку Кену Маттингли.

Все четверо ушли в резервный зал, закрыли дверь и прослушали сообщения, не скрывая нарастающей тревоги. В лучшем случае морская болезнь. В не очень хорошем случае – вирус. В худшем случае, как немедленно заподозрил Берри, – лучевая болезнь. Все совпадало: внезапное начало, рвота, диарея. Более того, в этом полете невозможно было миновать источник радиационного облучения – пояса Ван Аллена, окружающего Землю на высоте от 1000 до 60 000 км.

«Джемини-11» едва задевал нижний край поясов. Экипаж «Аполлона-8» пропахал их насквозь, получив полную дозу мощных лучей, преградой которым служил лишь относительно тонкий корпус корабля, и больше ничего. Даже при той высокой скорости, на какой летел корабль, экипажу требовалось два часа, чтобы выйти за верхний предел радиационного пояса[40].