– Как дела? Нормально?

– Всё хорошо, – ответила Марина из-за двери. – Заходи.

Она сидела в предбаннике, завернувшись в голубоватую простыню. Сладковато улыбалась, и от этой улыбки обычно напоминающее старушечье лицо стало почти девчоночьим.

– Отличная баня, – сказала. – Спасибо, что позвал.

Дмитрий смотрел на ее розовые, без веснушек и родинок плечи. Кругловатые, крепкие. Знобящими волнами накатывало возбуждение…

– Да не за что, – ответил механически; присел рядом с женщиной, отвернулся.

– Жалко баню такую. – Теперь голос Марины был как обычно – скорбным, утомленным. – И все другое… У меня в гараже «Иж» стоит. Дедушкин еще… Так-то вроде старьё, чермет, а как подумаю, что погибнет… Мы с дедушкой так гоняли!..

– Это с такой люлькой остроносой?

– Угу…

– А, да, помню! – И Дмитрий действительно вспомнил тот мотоцикл. За рулем бородатый дядька вечно в одном и том же спортивном петушке, а в похожей на ракету люльке за мутным стеклом – надменно улыбающаяся девчонка. – Мы с пацанами тебе завидовали страшно. Сколько раз собирались колесо у люльки проколоть.

– Да? – Смешок.

– Ну так – даже в магазин на мотике!

– Мы в такие чащобы на нем забирались! И на уазике не проедешь. Раз чуть не опрокинулись, после этого деда меня ссаживал – следом бежала, а из выхлопушки столбы черного дыма… Я и спала иногда в коляске. Днем заберусь в гараже и сплю, будто в путешествии… Что ж, – спохватилась, – собираться буду. Заболтаемся, а жар спадет, тебе не хватит.

– Да ладно, если что – подтоплю… – Дмитрию хотелось еще поговорить; нашел повод: – Картошку выкопать надо, со дня на день заявятся ликвидаторы.

– А вы, что ли, садили?

– Да немного… Слушай, может, посидим после баньки? У меня мясо с картошкой… выпьем по капле…

Посмотрел на Марину и снова увидел ее такую волнующую нерешительность. Эта секунда показалась ему длиннющей, как прыжок с чего-то высокого…

– Не надо, Дим, – мягко попросила. – Не надо… Сейчас вот хорошо, и пусть так… Спасибо тебе.

– Хм, ты уже благодарила.

– Я не за баню сейчас…

Она ушла другой, чем была последние месяцы. Распрямилась, посветлела. Словно разбила и смыла с себя шершавую корку горя, убивающего напряжения, иссушающего ожидания худшего.

Легко шагала по бывшей улице, и Дмитрию казалось, что сейчас подскочит и побежит вприпрыжку, как в детстве девчонки любят…

Долго, в несколько заходов, стегал себя веником. Листья летели в разные стороны… Когда силы кончались, выбирался в предбанник, хватал свежий воздух, прокашливался, сплевывая в поганое ведро скопившуюся в легких сероватую слизь. Отпивал брусничную воду и снова заходил в парилку. Бросал на камни кипятка, лупцевал спину, бока, грудь, ноги.

В последний заход помыл шампунем голову, ополоснулся. Поставил таз на полок дном вверх, на него – ковшик. Вынес лампу, затушил.

– Ну, всё.

Решил полежать с полчаса, но уснул и без ужина, не выпив ни рюмки, проспал до позднего утра.

Проснулся легким, невесомым. Долго, не шевелясь, лежал на спине, медленно и подробно, как в чужом доме, оглядывая комнату.

Сквозь прикрытые ставни пробивался яркий свет летнего солнца, и сумрак разрезали сочно-белые, будто свежая краска, полосы.

В сумраке прятались наваленные по углам горки домашнего хлама, который скапливался годами, вроде и не мешал, находясь под комодом, в шкафу, под кроватью. Но началась сортировка – что брать с собой, что оставить, – и он тут же заполонил пространство. Растолкали, и пусть остается.

Стены голые. Бледные пятна на тех местах, где стояла мебель, висел ковер. Лишь карта мира уцелела. Старая, на которой СССР, ГДР, Югославия. По ней старший брат и сестры учили географию, потом и Дмитрий, но уже зная, что не все там так, как стало… Хотели поменять на новую. Так и не поменяли… Мать иногда протирала влажной тряпкой покрывающую континенты и океаны пленку.

С карты взгляд переполз на потолок. Неровный, шишковатый, с выпирающей балкой-матицей. Она казалась надежной, как хребет… Дмитрий пытался представить, какое дерево пошло на эту балку. Огромное, старое, но здоровое. Скорее всего, сосна, а может, и лиственницу такую нашли. Кто-то из предков нашел, выбрал в тайге, долго спиливал с кем-нибудь в паре. Наверняка ручной пилой джиркали… Обрубили сучья, вытягивали на веревках к дороге, потом как-то доставили в деревню. Наверное, лошадь тащила или грузовик, но все равно дело нелегкое… Ошкурили, отесали, отрезали по размеру, дали высохнуть. Подняли на сруб, уложили, настелили плахи, сверху засыпали глиной. Возвели крышу. И вот много десятилетий эта балка держала потолок, окаменела под штукатуркой, известкой. Оберегай ее от влаги, и, скорее всего, будет такой же крепкой и надежной вечно.

В балку ввинчен крюк, за который зацеплен провод. Еще недавно здесь висела люстра с тремя лампочками, окруженными стеклянными чешуйками. Когда лампочки горели, чешуйки переливались красноватым, голубоватым, и вся комната расцвечивалась бледной радугой. А сейчас чернеет страшный, не отпускающий крюк.

«Так, вставать, вставать!» И Дмитрий вскочил, сделал несколько упражнений – подобие зарядки, – быстро оделся. Убеждал себя, что впереди полно срочных и важных дел.

Когда и на чем уехала Марина, он пропустил. Может, на лесопилке был, или за продуктами отскакивал, или картошку копал, увлекся, или просто в избе сидел. Понял, что ее больше нет, услышав деловитые, безбоязненные крики мужиков, взрёвы бульдозера.

Вышел за ворота. Возле Марининого дома сновали человечки в серых куртках, забрасывали в кузов грузовика какие-то предметы – отсюда не разглядеть. Громыхнуло железо. Может, сейчас и «Ижак» выкатят…

Вернулся во двор, заложил калитку. Стал собирать еще остающееся важное, грузил в «Ниву». Скатал белье, перину… С минуты на минуту явятся и сюда. Их дом тоже формально не существует: в паспорте и родителей, и Дмитрия – новая прописка.

– Есть кто? – сипловатое. И следом удары черенком то ли лопаты, то ли топора в калитку. – Хозяева́-а!

На моментом ослабевших ногах Дмитрий подошел, открыл.

Этих мужиков он знал – поселенцы с колонии. Два года воевал с ними, и вот они победили. Стояли и держали на губах усмешки. Казалось, сейчас сплюнут ему на ботинки и спросят: «Ну чё, чмырина, приплыл?»

– Пора, – сказал явно бригадир, здоровенный, пожилой уже, но крепкий; за какую-нибудь драку с увечьем сел, отбыл на зоне сколько-то лет, а потом оказался на поселении, сделался начальничком. – Готов, нет?

В этом «нет» слышалось нетерпение и заведомая досада, что сейчас этот паренек опять начнет сопротивляться, утверждать: еще ничего наверняка не решено, где документы?..

– Готов, – сказал Дмитрий. – Машину выгоню…