— Он в ванной. Помог вымыться мне и теперь пошел заниматься собой.

— Когда выйдет, спроси его, что я должна говорить отцу Аверьяну.

— Он меня засмеет. Или побьет.

— В последний раз он очень рассердился, когда я проговорилась. Ну, про лабораторию… Что новые опыты мы так еще и не начинали. Я ужасно не хочу снова бесить его по пустякам. Пусть скажет, что мне говорить. Я все сделаю, как он хочет.

— Ну, Лейда, ты же знаешь…

— Что?

— Он любит, чтобы догадывались…

— Я ли не стараюсь! Но со старцем мне не вывернуться. Я не знаю ни их отношений сейчас, ни новых планов Умберто, ни чего хотят от меня…

— Ну хорошо…

— Джина, ты — золото.

— Я постараюсь осторожненько.

— Ты сумеешь.

— И потом позвоню тебе.

Историю про парижского друга она пропустила. Но ничего — прослушает потом, с магнитофонной ленты. Сейчас уже шла другая история: про красного генерала, командовавшего в те времена Дальним Востоком. Автомат в бухгалтерии, в который была вложена кредитная карточка господина Кострянова, тикая, выедал из нее доллар за долларом.

— …И уж не знаю как, но один московский дружок сообщил этому генералу, что выехала специальная группа НКВД — по его душу. А генерал уже был к тому времени стреляный воробей, видел, что творилось кругом. И он, не будь дураком, взял своего адъютанта, и отправились они на границу, якобы для инспекции пограничных застав. Приказали начальнику заставы убрать посты с одной дороги. Мол, будет с той стороны важный шпион, которого рядовым видеть не положено. И сами тут же рванули к японцам.

Искусственные волосы были подобраны не очень точно по цвету, и остатки собственных костряновских кудрей выбивались из-под них там и тут предательской бурой порослью. У Лейды еще не случалось, но другие консультанты рассказывали, что некоторые паломники просили приложить к пробирке с кровью и образцы их волос.

— …А это известно, что усатый головорез больше всего не любил, когда добыча ускользала из его зубов. И тут же рассылал за ней убийц. Никаких денег не жалел. Так и с этим генералом. «Заказчик» моей подружки сказал ей, что за исполнение приговора над «изменником родины» обещано сто тысяч долларов. И моя подружка спросила, не интересует ли меня это. Потому что так уж судьба подыграла, что с генеральским адъютантом мы были знакомы еще по гимназии в Киеве.

— Простите, господин Кострянов, мы должны прерваться на несколько минут. У меня кончилась пленка.

Лейда начала возиться с магнитофоном, но в это время снова замигала лампочка на телефоне. Она сняла трубку и тут же болезненно сморщилась от обиженно-возмущенного крика, рванувшегося ей в ухо.

— Ну что это, Лейда? Что вы себе позволяете? Что значат эти вопросы? «Как себя вести, что отвечать». Вы что — дитя малое? послушная овечка — так?… А я, следовательно, — деспот, тиран, рабовладелец? Таким вы хотите меня выставить? Зачем вам это нужно? Поссорить с отцом Аверьяном? Вы свободный человек в свободной стране. Говорите что хотите, меня это не волнует. Если вам что-то не нравится, можете заявить открыто. Можете даже уволиться в двадцать четыре часа. Дело запущено, вся ваша ворожба — на пленках, запатентована Архивом — не пропадем и без вас. Только не надо этих сцен. Не корчите из себя подневольную узницу. Вы много раз заявляли мне, что хотите работать в Архиве на любой должности. А теперь что? Теперь не знаете, как объяснить это старцу? Почему? Потому что на самом деле считаете меня — кем? Тюремщиком? Самодуром, загубившим вашу научную карьеру? Ох, до чего вы все мне надоели! Всех, всех — к чертям! в задницу! в тартарары!

Трубка треснула, будто надорвавшись от крика, и умолкла. Лейда дрожащей рукой положила ее на место, вернулась к магнитофону:

— Да, господин Кострянов, можно продолжать.

Старик молчал, расправлял платочек в кармашке

элегантного пиджака, вертел свой перстень, щурился. Лейда пощелкала выключателем, проверяя, работает ли микрофон:

— Господин Кострянов?

— Ну что ж, если вы настаиваете…

— Я не настаиваю, я просто хотела подчеркнуть…

— …Но, как вы обещали вначале…

— Да, об этом не беспокойтесь: ни одно слово вашей исповеди не станет достоянием гласности.

— Я хочу, чтобы вы — или те, кому доведется слушать пленку годы спустя, — чтобы вы понимали: коммунисты были и остаются моими заклятыми врагами. Я воевал с ними в Сибири, я видел подвал, в котором расстреляли царскую семью, я видел города, деревни и усадьбы, в которых они побывали. И мне было не важно — бегут ли они от Сталина, продолжают ли служить ему. Одна порода, одна банда, один приговор для всех. Именно поэтому я согласился.

Старик глубоко вздохнул, стянул морщины в пучки, заговорил быстро и горячо:

— Но все оказалось гораздо труднее, чем я думал. Городок, куда японцы привезли красных перебежчиков, жил под комендантским часом, со всеми пропусками, и проверками, и облавами. Так что попасть туда — уже на это ушло больше месяца. Генерала они вообще не выпускали из штабного здания, а адъютанту позволяли ходить через улицу обедать. В той китайской пельменной я с ним и встретился. Он меня сразу узнал. Хотя не виделись больше двадцати лет. И обрадовался, дурачок, как брату родному. Он уже понимал к тому времени, что положение их безнадежное. Что японцы выжмут из них все, что нужно, а потом засунут гнить в какую-нибудь дыру. Или даже прикончат втихую. А я изображал из себя заядлого коммерсанта, которому дела нет до политики. Хотите войти в мое дело? Очень хорошо. Бежать в Америку? И об этом можно договориться.

У меня к тому времени действительно все было готово для переезда. Деньги отправлены в один банк в Филадельфии, связи налажены. Японцы в Маньчжурии к тому времени так зажали гайки, что не вздохнуть. И война уже разгоралась вовсю. Китайцы отступали — где им было против япошек. Но пробраться в Шанхай еще можно было. А оттуда пароходы ходили. Адъютант все уговаривал, чтобы мы тут же рванули. Я, кстати, в пельменную приезжал под видом поставщика. В маленьком автофургончике привозил молоко, яйца, муку. Японские часовые ко мне привыкли, так что улизнуть было вполне реально. Но я ему так представлял, что без генерала нам на юг не пробраться. Что китайцы нас, мелких сошек, прирежут ни за понюх табаку. А вместе с генералом — сами американцам доставят. Чан Кайши перед Америкой тогда сильно заискивал, оружия просил и все такое. И адъютант в конце концов поверил и генерала своего уговорил.

Она видела, что старик начал сильно потеть, но не решилась прервать его, объяснить, где регулятор кондиционера. Платочек давно уже был извлечен из кармана пиджака, то и дело скользил по лбу, щекам, шее, быстро намокал, превращаясь в бесформенный комок.

— В назначенный день погода была как по заказу — дождь, ветер, на улице за десять шагов ничего не видно. Но адъютант мой явился перепуганный и — один. Сказал, что генерала японцы куда-то срочно увезли. Может, и врал. Потом еще что-то говорил, довольно долго, а я только смотрел на него. Злоба меня душила. «Вот, думал, ты рос в приличной семье, в церкви молился, дамам ручки целовал, латынь учил, Толстого читал. Как же это все так повернулось, что ты пошел им служить? И к а к надо было служить, в какой крови и грязи искупаться, чтобы до такого поста подняться?» Посадил его в свой фургончик, и только мы выехали из города, там за мостом такой лесок подступал к дороге и река сильно шумела, я это место заранее наметил…