— Мне его рекомендовали в «Сюстем булагет».[20]Чилийское вино — густое, со вкусом красной смородины и привкусом шоколада, по крайней мере, мне так обещали. Сам я не очень хорошо разбираюсь в вине, но ты знаешь, о чем они говорили.

— Я уверена, что вино совершенно замечательное. — И Эрика тепло засмеялась, поставила бутылку на старый комод в прихожей и помогла Патрику повесить куртку. — Проходи, я надеюсь, что ты не очень изголодался. Как всегда, мои временные расчеты оказались слишком оптимистичными, так что ужин еще не готов — придется немного подождать.

— Да нет, конечно, подожду.

Следом за Эрикой Патрик вошел в кухню:

— Могу я чем-нибудь помочь?

— Да, можешь. Возьми, пожалуйста, штопор в верхнем ящике и открой для нас бутылку вина. И давай, наверное, начнем с того, что попробуем вино, которое ты принес.

Патрик покорно повиновался. Эрика поставила на стол два больших бокала, загремела посудой, заглянула в духовку и проверила, как там филе. Мясо уже доходило, но, ткнув в картофель, она убедилась, что он еще полусырой. Патрик протянул ей бокал, наполненный вином насыщенного красного цвета. Эрика слегка поболтала бокалом, чтобы освободить аромат вина, поднесла его к носу и глубоко вдохнула, не открывая рта. Аромат был теплый, богатый, немного отдающий дубом, — и пробрал ее с головы до ног. Здорово. Она неторопливо пригубила и потом посмаковала вино во рту, одновременно чуть вдохнув. Вкус был такой же богатый, как и запах. Эрика поняла, что на эту бутылку Патрику пришлось подраскошелиться. Патрик смотрел на Эрику, ожидая ее реакции.

— Фантастика.

— Да, я так и подумал, что тебе, наверное, понравится. А я, к сожалению, не чувствую разницы между вином за пятьдесят крон в тетрапаке и вином за тысячу крон.

— Ну уж. Как-нибудь да отличишь. Но это главным образом дело привычки. Не следует торопиться, надо дать себе время и по-настоящему распробовать вино, а не просто вливать его внутрь.

Патрик стыдливо поглядел на бокал в своей руке: он уже опустошил его на треть. Он улучил момент, когда Эрика встала к плите и повернулась к нему спиной, и попробовал пить вино так же, как это делала она. Сначала он не почувствовал, что пьет какое-то новое особенное вино, но потом посмаковал его так же, как Эрика, и внезапно распробовал. Он даже ощутил слабый оттенок шоколада — не просто шоколада, а черного шоколада — и сильный вкус красных ягод — скорее всего, красной смородины. Еще будто бы привкус клубники. Необыкновенно.

— Ну и как дела с расследованием?

Эрика постаралась, чтобы вопрос прозвучал непринужденно, но с нетерпением ожидала ответа.

— Ну, как говорится, мы вернулись на круги своя. У Андерса есть алиби на время убийства, а ничего нового мы на настоящий момент не узнали. К сожалению, мы сделали классическую ошибку: слишком уверились в том, что задержали того, кого надо, и перестали рассматривать другие версии. Хотя я должен согласиться с комиссаром в том, что Андерс идеально подходит на роль убийцы Александры. Опустившийся пьяница по какой-то совершенно необъяснимой причине имел сексуальную связь с женщиной, к которой, по всем мыслимым и немыслимым законам, такой алкаш, как Андерс, и на пушечный выстрел подобраться не мог. И ссора на почве ревности, когда наступил неизбежный конец, когда его невероятная удача закончилась. Мы нашли его отпечатки на трупе и в ванной комнате. Отпечаток его ботинка был даже в крови на полу.

— Но разве этих доказательств не достаточно?

Патрик покрутил бокал, задумчиво посматривая на водоворот красного вина.

— Если бы у него не было алиби, то, может быть, хватило бы и этого. Но оно у него есть — как раз на то самое время, когда, по-видимому, убийство и произошло. В этом случае отпечатки доказывают только, что он был в ванной комнате после убийства, а не во время его. Небольшая, но существенная разница, если мы хотим предъявить ему обвинение.

По кухне распространился чудесный запах. Эрика достала из холодильника уже поджаренные рораки и поставила их в духовку подогреться. Она выставила две закусочные тарелки, опять открыла дверцу холодильника, вынула банку с соусом и банку с икрой зубатки. Лук был уже нарезан и лежал горкой. Эрика чувствовала, как близко стоял Патрик.

— Ну а ты-то как? Что слышно про дом: есть что-нибудь новое?

— Да, к сожалению. Вчера звонил маклер и объявил, что мы должны устроить смотрины дома на Пасху. Анна и Лукас даже считают, что с его стороны это блестящая идея.

— Ну, до Пасхи все-таки остается два месяца. Много чего еще может случиться.

— Ну да, я буду жить и все время надеяться, что Лукаса хватит инфаркт или еще что-нибудь. Нет, извини, это бесполезно. Это проклятие все равно обрушится на мою голову. — И Эрика гневно хлопнула дверцей духовки.

— А нельзя сохранить дом?

— Нет. Единственное, что мне остается, — просто-напросто пытаться тешить себя мыслью о деньгах от продажи дома и начинать планировать, что я с этими деньгами буду делать. Хотя, должна признаться, я никогда не считала, что буду значительно счастливее, если стану миллионершей.[21]

— Ну, если ты станешь миллионершей, то тогда тебе не о чем будет больше беспокоиться. Но имей в виду: налоги съедят у тебя большую часть денег и пойдут на финансирование убогих школ и еще более жалких больниц, не говоря уже о необыкновенном, фантастическом, совершенно великолепном и низкооплачиваемом корпусе полиции. Мы неплохо развернемся на твои денежки, чтобы ты знала.

Эрика не смогла удержаться и рассмеялась:

— Да, но в этом тоже есть своя прелесть. По крайней мере, теперь я не буду ломать голову, что мне купить: норку или голубого песца. Хочешь — верь, хочешь — не верь, но закуска готова.

Держа тарелки в обеих руках, Эрика повела Патрика в столовую. Она долго и обстоятельно размышляла, где лучше сервировать стол — на кухне или в столовой, — но в конце концов решила в пользу столовой. Там стоял красивый деревянный раскладной стол, который выглядел еще лучше в свете свечей, — насчет их Эрика не пожадничала. Ничто так не льстит внешности женщины, как живой колеблющийся свет. Эрика хорошо усвоила этот урок и свечей не пожалела.

На столе уже лежали льняные салфетки, приборы и стояли рёрстрандовские фарфоровые тарелки для горячего. Это был парадный фарфор ее мамы — белые тарелки с синей каймой, — и Эрика помнила, как бережно ее мама обращалась с ними: они извлекались из буфета только но особым случаям. Эрика с горечью подумала, что их с Анной дни рождения или что-нибудь другое, связанное с ними, к этим случаям не относилось. Для них годился и обычный фарфор из кухонного шкафа. Но когда приходил священник с женой, или церковный староста, или дьяконесса, то им старались угодить вовсю. Эрика заставила себя вернуться в настоящее и поставила закусочные тарелки на стол.