— Как можно скорее!

— Я сейчас у себя…

— Нет проблем, подъедем.

Давно не виденный полковник Катышев произвел на Турецкого тягостное впечатление: до чего же обрюзг Петька, до чего же постарел! А ведь раньше был такой подтянутый, быстрый, легкий на подъем… Печальное зрелище. К тому же еще грустный, подавленный, а отчего, непонятно. Может, так жизнь его утомила, а может, не нравится ему это закрытое уже дело, которое, оказывается, еще способно кого-то интересовать.

— Ну вот, значит, — конспиративно-тихим голосом завел Петр Катышев, едва старые друзья присели вокруг его стола, — сам я тут ни при чем, ничего не видел, ничего не знаю. Официальные сведения о гибели олигарха Жолдака поступили от руководства СВР, службы внешней разведки. Руководство СВР поставило в известность МВД о том, что в городе Берлине произошла автокатастрофа: автомобиль «мерседес» попытался пересечь перекресток на очень большой скорости, но навстречу выехал другой автомобиль, столкновения с которым избежать не удалось. Находившийся за рулем машины «мерседес» Антон Шульц, он же Богдан Жолдак, получил тяжкие телесные повреждения, не совместимые с жизнью, и скончался, не приходя в сознание, в клинике города Берлина.

— Стало быть, — моментально просек Турецкий, — Жолдак проживал под именем Шульца в Берлине… или, по крайней мере, в Германии.

— Видимо, так, — неохотно согласился Петя.

— И служба внешней разведки настигла расхитителя российской собственности…

— Я вам этого не говорил. Вы меня не так поняли, — прищурился Катышев, пытаясь в этот момент изобразить совокупно трех буддийских обезьянок: «ничего не вижу», «ничего не слышу», «ничего никому не скажу».

— Спасибо, Петенька, дружище. Будем надеяться, мы все поняли правильно.

— Я все вам сказал?

— Извини, Петь, еще не все.

Лицо полковника Катышева вытянулось.

— Нас интересует сын олигарха, Артем Богданович Жолдак.

— А зачем вам? Мы им официально не занимались: сын за отца не отвечает, ну и все такое. Тем более он остался в России, никуда не уезжал. У него свой источник дохода, независимо от арестованных отцовских средств: Артем Жолдак — художник. Сотрудничает с несколькими известными галереями в Санкт-Петербурге и в Москве, в том числе и по дизайнерской части. Я в искусстве ни черта не смыслю, так что здесь мало чем вам помогу… А что, у вас завелся какой-то материалец против Жолдака-младшего?

— Может, да, а может, и нет. — Слава Грязнов оказался сдержаннее Пети Катышева. — Надо бы уточнить кое-какие моменты. Ты, Петь, черкни нам адресок этого сына, который, конечно, не отвечает за отца…

«И все-таки Петька очень плохо выглядит», — еще раз машинально отметил Турецкий. Эта мысль хранилась на дне сознания, пока не всплыла на поверхность — в тот момент, когда он, копаясь в бардачке автомобиля, случайно словил в зеркальце заднего вида свое отражение. Александр Борисович не имел обыкновения во всякие зеркальца глядеться — дама он, что ли? Смотрит, только когда бреется, и то главным образом на щеки и подбородок. А тут… мама родная! Да это ж не только Петьку — его с Грязновым тоже по старой памяти трудно узнать. У обоих седые волосы, морщины, Слава вдобавок еще и сильно погрузнел. Что делать — возраст, возраст!

— Саня, — Слава ткнул в бок замершего приятеля, — ты чего это?

— А? Да вот, — очнулся Турецкий, — задумался о том, что время идет, мы не молодеем…

— Я тебе на это анекдот из жизни расскажу, — оживился Слава. — Одна моя знакомая поведала, как говорится, со смехом сквозь слезы. Пришла она на прием по квартирному вопросу — то ли льготы, то ли переплата, то ли что еще — к одному чиновнику. Видит на двери кабинета табличку «Илья Александрович Клещиков» — и вспоминает: «А ведь был у меня одноклассник, тоже Клещиков, тоже Илья. Может, это он и есть? Вот было бы здорово!» Заходит в кабинет, видит этого Клещикова и думает: «Не может быть! Толстый, лысый, очки, как у водолаза… В нашем возрасте нельзя выглядеть таким старым. Этот — ровесник Илюшкиному папе, а то и дедушке. Но, на всякий случай, спрошу». Спрашивает: «Извините, вы случайно не учились в двести шестьдесят восьмой школе, в „Б“ классе?» А он: «Правда, учился. А вы у нас какой предмет преподавали?»

— Безумно смешно, — отреагировал Турецкий с похоронным лицом.

— А ты чего переживаешь? Из-за красоты своей потерянной? Пластическую операцию, что ли, сделать захотел? — подцепил его Слава.

Благодаря этому вопросу машина стартовала под громкий хохот друзей. Оба в эту минуту подумали об одном: и раньше они не захаживали во всякие косметические клиники и центры пластической хирургии, а после этого расследования и подавно будут обходить все подобные заведения десятой дорогой.

— Ну и что ты собираешься делать с Петькиной информацией? — спросил Слава.

— Думаю, в одиночку я с ней ничего не сделаю. Зато, получив подобные сведения, стоит позвонить нашему американскому другу Питеру Реддвею.

Слава солидно кивнул. Он знал Питера, некогда встречался с ним в Москве, Турецкий же вообще некоторое время работал с Питером Реддвеем в Антитеррористической группе «Пятый уровень», при так называемом Маршалл Центре. Организация эта расположена под Мюнхеном, в городе Гармиш-Партенкирхен, а Питер до сих пор возглавляет эту школу. И Германия тебе, и разведка — до чего удобно!

— Ты предполагаешь, что убийства Жолдака и Великанова как-то связаны?

— Я ничего не могу конкретно предполагать, пока не выясню досконально, что произошло с Богданом Мечиславовичем Жолдаком.

«Но ведь они же совсем непохожи!» — едва не воскликнул экспансивный Питер Реддвей, сверяя на экране компьютера две фотографии, только что полученные им по электронной почте. У двух мужчин на этих фотографиях были разные носы, разные уши, разные подбородки, разные брови. Одного из них звали Богдан Жолдак, и он был русским. Другого звали Антон Шульц, и он был немец.

Тем не менее под двумя именами и под двумя лицами прятался один и тот же человек. Родился Богданом Жолдаком, умер Антоном Шульцем, — что ж, бывает. Если сменил имя, не логично ли вдобавок сменить и внешность? Тем более учитывая, что он вызывал пристальный интерес спецслужб… Жолдак-Шульц все рассчитал. Он мимикрировал с поразительной точностью. Надо полагать, если бы за ним не охотились, он прожил бы в Германии еще долгие годы, не вызывая у окружающих никакого подозрения. Впрочем, ничего удивительного, если учитывать, что Жолдак — русский. Ну, пусть украинец или белорус, — для Реддвея это было несущественно. В его глазах в выходцах из бывшего Советского Союза было больше того, что их сближает, чем того, что разъединяет. Все они в изрядной степени русские, хотят они того или нет.

Ох уж эти русские! Не раз соприкасаясь с ними на тернистом профессиональном пути, Питер Реддвей не уставал удивляться их запасу жизненной энергии и поразительной, даже с его шпионской точки зрения, приспособляемости. Еще в советские времена, выбираясь из лап тоталитарной системы, точнее, меняя одну систему на другую, русские политические эмигранты знали культуру тех стран, куда переселялись, порой лучше аборигенов, они прилагали усилия, чтобы ничем не отличаться от местных жителей, они из кожи вон лезли, чтобы стать стопроцентными американцами, канадцами, австралийцами, немцами — и им это удавалось. Русские легко перенимают у представителей других стран любой опыт — и положительный, и отрицательный, и научный, и криминальный. Поэтому Питер Реддвей интересовался русскими и любил работать с ними. Поэтому он следил за ними — часто с восхищением, иногда почти с испугом.