— Сожалею. Вы не представляете, как бы мне хотелось это подтвердить. Конечно, я не мог видеть Стэнли, но ясно видел при лунном свете дверь. Никто не входил и не выходил через нее.

Доктор Фелл тут же утратил к нему интерес.

— Почему вы не любите Стэнли? — спросил он Полла.

— Ну, он постоянно путается под ногами, если вы меня понимаете. Торчит в комнате Босси, пьет его бренди и молчит как бревно, а если говорит, то что-нибудь чертовски неприятное. Кстати, именно он постоянно рассуждает об испанской инквизиции.

Доктор Фелл устремил сонный насмешливый взгляд в угол потолка.

— Хм, да. Снова бедная старая испанская инквизиция. Как же писатели льстили ей, джентльмены, и насколько все прочие ее не понимали! Вспомните ужас Вольтера: «Ce sanglant tribunal, ce monument de pouvoir monacal, qui l'Espagne a reçu, mais elle-meme abhorre».[53]Это написано в то время, когда в просвещенной Франции людей могли отправлять в Бастилию без суда и держать там, пока они не сгниют заживо! Конечно, тогда инквизиция уже была на последнем издыхании — не вырезала человеку язык и не отрубала руку за политическое преступление, как во Франции, но это не имеет значения. Некогда у меня был молодой друг — писатель, который собирался создать роман об ужасах инквизиции. Он был полон энтузиазма, намереваясь изобразить злобных инквизиторов, изобретающих все новые и новые пытки, и молодого героя, шотландского моряка, попавшего к ним в лапы. Как я помню, все должно было закончиться поединком на шпагах с Торквемадой[54]на крышах Толедо… Но потом, к сожалению, он прекратил читать беллетристику и перешел к документальным свидетельствам. И чем больше он их читал, тем скорее терял свои блистательные иллюзии. Должен с прискорбием сообщить, что он забросил свой замысел и превратился в озлобленного и разочарованного человека.

Это вывело из себя даже Хэдли.

— Не хочу подстрекать вас к очередной лекции, — сердито сказал он, — но вы не можете отрицать очевидного. Не станете же вы утверждать, что ваш молодой шотландский герой не подвергался бы угрозе пыток и сожжения на костре?

— Конечно нет. Однако не намного большей угрозе, чем в Шотландии. На его родине колодки и тиски для пальцев являлись узаконенной частью при допросе обвиняемого в любом преступлении. Если бы он отрицал существование загробной жизни, то в Испании его бы сожгли не быстрее, чем в Англии, согласно пуританскому ордонансу от 1648 года, чем в Шотландии, где отправили на костер две тысячи «ведьм», и чем добрый старый Кальвин[55]сжег Сервета.[56]Но в Испании его бы сожгли, если бы он не отрекся от своих убеждений, в то время как дома ему бы не предоставили подобного выбора. С сожалением должен сообщить, что в Испании не сожгли ни одного человека, пожелавшего отречься перед чтением окончательного приговора… Нет, я не защищаю инквизицию, — поспешно добавил доктор Фелл, постучав по столу тростью. — Я просто говорю, что на нее не нападают за подлинный вред, который она причинила, — разрушение нации, вечное пятно, ложащееся на семью с mala sangre,[57]тайных свидетелей на суде (что также было привлекательной чертой английского закона) и безусловное осуждение за некоторые преступления, какими бы незначительными они ни являлись. Считайте инквизицию злом, но не смотрите на нее как на ночной кошмар. Да, инквизиторы пытали и сжигали людей, как и гражданские власти в Англии. Но они верили — пускай извращенно — в человеческую душу, а не были компанией полоумных школяров, злобно истязавших кошек.

Хейстингс зажег сигарету. В полутемной комнате пламя спички, словно факел, осветило его лицо — впервые он выглядел старше Элинор.

— Вы говорите нам все это с определенной целью, сэр, — заметил он. — С какой именно?

— Во-первых, меня интересует отношение мистера Полла к Стэнли, а во-вторых…

— Да?

Доктор Фелл пробудился от размышлений и резко выпрямился. Казалось, паутина лопнула и на какое-то время ужасы отступили.

— Пока это все, — заявил он. — Отправляйтесь в кино, все трое, но у меня есть для вас кое-какие инструкции, и вы, молодой человек, проследите, чтобы им следовали. — Доктор посмотрел на часы. — Вы все вернетесь домой ровно в девять вечера — не раньше — и никому не скажете ни слова — ни о чем. Понятно? Тогда идите.

Его собеседники нехотя поднялись.

— Не знаю, что у вас на уме, — сказала Элинор, — и почему вы сделали все это для меня. Но в любом случае спасибо.

Запахнувшись в пальто, она коротко зажмурилась и быстро вышла. Хейстингс и Полл последовали за ней. Шаги замерли вдали. Трое мужчин сидели за столом при гаснущем свете огня, и долгое время никто не нарушал молчания.

— Мы должны взглянуть на комнату Эймса, — наконец сказал Хэдли. — Мы тратим время, но я не знаю, что делать. Все окончательно спуталось. За последний час у меня в голове промелькнула дюжина новых версий. Все они возможны, даже вероятны, но я не могу зацепиться ни за одну из них. То, что говорил этот молодой дурень Полл, меня заинтересовало…

— Да, — согласился доктор Фелл. — Я так и думал, что вас это заинтересует.

— Например, я все время возвращаюсь к самому сложному из пунктов, которые вы упоминали утром. Эймса привело в этот район и к этому дому анонимное письмо. Но могло ли оно быть анонимным? Вот что не дает мне покоя. Когда я работал над подобными делами, то не обратил бы особого внимания на неподписанное послание, советующее мне напялить нелепый маскарад и поселиться в определенном месте в надежде услышать нечто любопытное. В Ярд приходит целый поток таких писем по поводу куда более важных дел, чем убийство в «Гэмбридже». Конечно, Эймс был педантичным и добросовестным, но не до безумия… С другой стороны, если письмо поступило от известного ему источника и он считал его подлинным… Проклятие! Ничего не сходится! — Он стукнул кулаком по столу. — Я вижу дюжину препятствий, и все же…

— Хэдли, — резко прервал его доктор Фелл, — вы хотите, чтобы правосудие свершилось?

— Хочу ли я? После всего происшедшего? Господи, да если бы мы могли раздобыть хоть какие-нибудь доказательства, чтобы ухватить убийцу за пятки…

— Я спрашиваю не об этом, а о том, хотите ли вы, чтобы справедливость восторжествовала.